В конце лета мы вернулись в свой дом на «дворне», его почему-то немцы освободили, квартиры пустовали. Наша была уже занята Ануфриевыми. Пришлось занять новую квартиру, в центральном подъезде; эта была даже лучше прежней и окнами на юг.
Взрослые вырыли за углом дома щель и отныне мы пересиживали бомбёжки в ней. Щель была перекрыта досками, кровельными листами и другим хламом, засыпана сверху толстым слоем земли. При каждом близком разрыве бомбы на головы через щели сыпалась земля. Это убежище, конечно, не могло спасти от прямого попадания даже самой небольшой фугаски. Обрушиться оно могло и при близком взрыве, но это было укрытие, и народ отсиживался как бы в безопасности.
Выход из укрытия имел земляные ступени, на которых можно было сидеть и наблюдать картину ночного боя – рысканье прожекторов, плавное снижение осветительных фонарей, трассы пулемётов и взрывы зенитных снарядов. Красота неописуемая, но жутковатая оттого, что это двухцветное действо, сопровождавшееся какофонией звуков, происходило над нашими головами. Мы не боялись – нам угрожали только разлетающиеся от взрывов осколки. Когда авиабомба взрывалась поблизости, мы дружно ныряли в траншею под земляной потолок.
Часто мы наблюдали попадание самолёта в луч прожектора. Как только это случалось, весь огонь зениток, все трассы пулемётов переключались на освещённый самолёт. К нему сдвигались лучи трёх, четырёх, пяти прожекторов и, как мы выражались, «вели» его. Вырваться из пучка прожекторных лучей, видимо, было сложно, и самолёт просто разворачивался и уходил сопровождаемый лучами и чёрными облачками разрывов.
Загоревшую машину мы видели, может быть два-три раза. Определить это можно было только по тянувшемуся за ней хвостику дыма, который можно заметить лишь в лунную ночь или в луче прожектора.
Ходила молва, что над городом чуть ли не каждую ночь сбивали по самолёту. Об этом писала и городская газета, печатавшаяся на русском языке. Мы этим слухам и газете не верили – сами еженощно наблюдали и не видели ни одного сбитого. Возможно, задымившиеся машины и падали где-то за городом. Но это происходило так далеко, что даже из удалённых деревень об упавших самолётах слухи не доходили.
Бомбы сбрасывались различные по назначению, и мы по воронке на месте взрыва или по следам разрушений могли со знанием делать заключения: «фугаска!» или «осколочная!» Узнали мы и что такое зажигательные мелкие бомбы. Это нам объяснил Василий у выгоревшего пакгауза, внешне казавшегося неповрежденным – даже крыша уцелела.
Внутри сгорело всё, что могло гореть – деревянная упаковочная тара, ящики с продуктами, обгорели мешки с кукурузными початками – всё, что было в центре громадного кирпичного сарая. Огонь видимо не бушевал – уцелели деревянные стропила, железная кровля и штабели мешков с мукой и зерном в торцах склада. Дежков, указав рукой на несколько круглых отверстий в кровле, определил: «Зажигалки!»
Поживиться здесь нам не удалось – сами едва успели через вторые двери ускользнуть от вошедших в пакгауз немцев, видимо, кладовщиков.
Позже я не раз держал в руках эти небольшие зажигательные бомбы, из тех, которые по каким-то причинам не загорелись, пробив крышу строения. Потолки они не пробивали, застревали в балках, черновых потолках или в песке-утеплителе на чердаках.
Я эти бомбы отождествлял с минами переносных миномётов – такая же игрушка с оперением на хвостовой части, только форма немножко другая.
Свободное копирование
