Освобождение - 1

Освобождение

    Наши передовые части вошли в город в середине ночи. Точнее,ночью вошла разведка: войска  сплошным потоком начали двигаться по шоссе на рассвете, когда была наведена понтонная переправа через Остёр на московском шоссе.  Двигались под колокольный звон монастырской звонницы.

    Набат ударил в два часа ночи. Потом приписывали этот подвиг местному священнику, чуть ли не подпольщику и коммунисту. Не знаю, правда про попа-подпольщика или вымысел, но богослужения в церкви начались в тот же день, с раннего утра и без перерыва. Бабушка уже вечером была в церкви – молилась о сохранении жизни своих детей, внуков и многочисленной родни.

    Много лет спустя я прочитал в одной из публикаций, что наши передовые части вошли в город с боями днём 24-го, всю ночь продолжались уличные бои, и город был очищен от немцев к семи утра 25-го; разгромлены три дивизии и взято в плен почти  тысяча немцев.

    Проспал я, что ли, эти уличные ожесточенные бои? В этот день, да и в предыдущие, в городе немцев практически не было; лишь изредка на Московском и Смоленском шоссе мог протарахтеть мотоцикл, да и то пока не взорвали мосты.

    Вечером 24-го мы свободно слонялись по соседним улицам, смотрели на уже затухающие пожарища и не видели ни немецких частей, ни их техники – город они оставили без боя. И стояла необычная тишина, которую ночью нарушил колокольный звон.

    Нет, не проспал я день освобождения. Как очевидец могу смело доказывать – в городе боёв не было. Видимо, где-то в донесениях бои на дальних подступах были названы боями за город. Гремела канонада далеко на востоке, куда уходила лента Московского шоссе и большак на Ельню, за два – три дня до освобождения. Там, видимо, и шли основные бои за город. Следы этих боёв я видел спустя четыре года на Ельницком тракте, более чем в тридцати километрах от города. Сгоревшие танки ржавели в заросших бурьяном полях, по обе стороны большака.

    На рассвете мы выскочили на шоссе. По нему группами без всякого строя шли наши красноармейцы в выгоревших до белизны гимнастёрках с шинельными скатками через плечо. Шли от кольца в сторону Смоленска. Некоторые группы сворачивали на Октябрьскую улицу, видимо, для выхода мимо Бурцевой горы на Варшавку. Потом туда же проскрежетало несколько танков.

    Артиллерию тащили низенькие лошадки, «монголки», как авторитетно заявил Васька. Таких лошадей я раньше не видел, у немцев были крупные тяжеловозы, таскавшие металлические телеги оснащённые тормозами. А довоенных лошадей я уже и не помнил.

    Вечером на нашу горку завезли три зенитных орудия – вращающиеся на колёсных платформах пушечки с тонкими длинными стволами. Их поставили в неглубокие круглые окопчики с обложенными дёрном брустверами, поодаль друг от друга.

    В работе я их видел несколько раз. Стреляли по часто появлявшейся над городом «раме» – самолёте с двойным фюзеляжем. Стреляли безрезультатно, разведчик медленно парил над городом на большой высоте, вне досягаемости зенитного огня. Мы наблюдали, как лихо крутят зенитчики колёсики штурвалов, поворачивая платформу и орудие вслед «раме». Стреляли очередями, как из автомата. Стреляные гильзы находили спрос, из них умельцы мастерили «катюши» – бензиновые светильники.

    Я не помню ни одного налёта немецкой авиации, возможно, их и не было, или были настолько редки, что не оставили следа в памяти. Зенитчики размещались в нашем доме до зимы, затем поехали по Варшавке на Запад, ближе к фронту. Размещались в наших домах бойцы и других частей, но тоже ненадолго.

    С появлением первых наших солдат все жители были поражены  нововведением – погонами. Привыкли все к знакам различия в петлицах, к кубикам, шпалам и ромбам, а тут погоны, как в царской армии. А у командиров даже золотые и серебряные.  И зовутся они снова офицерами и генералами. Красноармейцев стали называть бойцами. Чудеса!