Между тем наступало время съезда обыкновенной всякий год в Богородицке ярмонки, бываемой 7 и 8 числами июля. И как на оную, кроме многочисленной черни, съехалось со всех сторон множество обоего пола и дворянства, и в числе их было опять множество наших знакомых и приятелей, которых в прежние годы я, как знаменитейшая особа во всем городе, обыкновенно у себя угащивал и делал для них большие пиры и увеселения, и многие из них у меня даже квартировали, то и в сей год ярмонка сия не без хлопот для нас была. При тогдашней перемене обстоятельств, мне хотя и не прилично было делать по-прежнему для всех большие пиры и банкеты, и я охотно представил то восхотевшему всех мужчин угощать у себя обеденным столом в шатрах тогдашнему винному откупщику господину Игнатьеву, и обедал даже и сам у него с прочими; но госпожи почти все обедали у меня в доме и угощаемы были моею женою. А после обеда приезжала к нам и сама госпожа Дурова и перебывали все прочие и между прочими и прежний мой командир Василий Васильевич Юницкий. И мне было довольно труда и хлопот при угащивании оных у себя во весь тот день. У Игнатьева же, между тем всем охотникам до гулянья была добрая попойка и скачка и пляска, а ввечеру попрежнему иллюминация. Со всем тем, ярмонка в сей год далеко не была такова весела, как в прежние годы.
Едва только ярмонка и все приезжие и квартировавшие у меня в доме гости и родные мои разъехались, как наступило 10 число июля, достопамятное для меня тем, что ввечеру сего дня все мое полновластие над волостьми кончилось; ибо в последующую за сим ночь изволил из Орла приехать и сам главный наш начальник и командир и вступал в полновластное управление оными.
Мое первое дело, было одевшись поутру, иттить к нему. Он долго проспал и я принужден был несколько часов дожидаться его вставания в канцелярии. Наконец, он проснулся, вышел, и я пошел к нему и подал рапорт о благосостоянии волостей и месячную о приходах и расходах ведомость. Тут и пошло тотчас у нас с ним калякание и с его стороны наиприлежнейшее рассматривание в бумагах каждой строки и точки и изъявления сумнительств во всем. Я не мог равнодушно смотреть на все сие досадное явление и внутренне хохотал странному его характеру. Но досада и негодование мое еще более увеличились, когда восхотел он первейший приступ к управлению волостьми ознаменовать каким-нибудь важным делом. Состояло оно в излиянии на подкомандующих своих великих щедрот и милостей или, прямее сказать, в изъявлении им своего недоброхотства и в причинении им чувствительного неудовольствия. Первейшее дело его состояло в отнятии у Бобриковского управителя г. Верещагина и у первого нашего секретаря определенного им прежними главными командирами и отпускаемого из магазинов фуражного овса на собственных лошадей их, чем они уже многие годы пользовались, и что все составляло сущую безделку и никакого дальнего убытка от того для волостей не было. Услышав он него приказание о сем, изумился я в мыслях, и в некоторой досаде сам себе в мыслях говорил: "слава Богу, что у меня для разъезда были до того всё казенные лошади, питаемые казенным кормом, а собственных разъезжих лошадей у меня не было, а то не вздумал ли б он отнять и у меня также фураж". Со всем тем, как я, сверх определенного мне денежного жалованья, получал по несколько десятков четвертей ржи, гречихи и овса, то подумал я, чтоб не вздумал он отнять и мне определенное количество овса, которым я вознамеривался уже кормить собственных своих лошадей; поелику все казенные должны поступить с того времени в его услугу, а я долженствовал иметь уже своих собственных. Однако, сего сделать и меня тем при самом начале обидеть и разогорчить он не отважилися.
Другая черта добросердечия его состояла в том, что он выпрошенному им у наместника для измерения отдаточных в наймы казенных излишних земель и присланному уже землемеру не велел брать с собою жены своей и не хотел дать ему ничего на содержание, чего он, по всей справедливости, имел право требовать. Сему велемудрому поступку, означающему не только грубость, но и самую подлость, не мог я довольно надивиться и пособолезновал о межевщике, пошедшем от него в превеликом неудовольствии.
После сего рассказывал он мне, как он видел ночью чужих мужиков, нанимающих покос у крестьян волостных, и шпионничая расспрашивал у них, по чему они нанимают, и что те сказали ему, что нанимают по 10 рублей десятину. Сие вложило ему и Бог знает что в голову, и он велел мне подать записку о всех отдаточных в наймы лугах. Я усмехнулся в душе моей сему его сумнительству, и сказал ему: "извольте, записка будет готова, но что это так, то сие ни мало неудивительно. Луга нанимают у нас волостные мужики гуртом и по нескольку десятков десятин, и с публичного торга, и довольно дорого; а что они излишние из них, остающиеся от собственного их покоса, отдают посторонним в розницу, кому десятину, кому две, или три, то для чего же им сего не делать и не брать притом какого-нибудь барышка. Нам же, в таком раздроблении и по малому числу десятин отдавать в наймы ни как не можно". Слова сии заставили его молчать; однако, записки все-таки он требовал, которая ему и была подана. После сего начал он говорить о прожектированной архитектором перестройке некоторых покоев и других пристройках на дворе и рассматривать сделанные сметы чего они будут стоить. Я ожидал, что это покажется ему очень дорого и в том и не обманулся. Но как нужны они были собственно для самого его, то он закусил язык и не сказал ни одного слова.
Впрочем, был он ко мне по обыкновению ласков и благоприятен. Но сему верить было не можно, а я все его ласки дочитал лукавством и притворством и предполагал, что он хотел только воспользоваться моими знаниями и советами, а после вместо благодарности не стал бы мне же злодействовать, и потому старался я в иных случаях всячески отмалчиваться и не все ему то сказывать, что отроду помню. Но та была моя беда, что я, по добросердечию своему, не мог иногда вытерпливать, чтоб ему чего нужного ни сказывать.
Перед обедом ушел я от него, поелику в тот день была дочь моя Ольга именинница, и по сему случаю был у меня маленький праздничек. Все отсутственные родные мои ко мне съехались, и был кое-кто и из посторонних наших друзей и знакомцев. Итак, я во весь день не ходил уже к своему начальнику, а оставил его осматривать кухню и хлопотать о лугах; сам же занимался гостьми своими, с которыми по прежнему обыкновению повеселились. И как музыка у меня была своя собственная, то мы и потанцевали, а потом гуляли в моем садике и утешались и там музыкою, заставив играть ее на духовых инструментах.
Свободное копирование
