Непосредственно за сим, имел я маленькое удовольствие, увидев перевод мой "Жизни Эдуарда, английского претендента" напечатанным маленькою книжкою. Но и сие удовольствие сопряжено было с некоторою досадою на содержателя тогдашней университетской типографии и знакомца моего г. Ридигера, не устоявшего во своем слове. Уговоры у нас с ним были, чтоб ему заплатить мне за 50 экземпляров деньгами по продажной цене, а он прислал их всех ко мне в натуре, с которыми я не знал куда мне деваться, а сие и преграждало мне путь к печатанию впредь чего-нибудь на чужой кошт. Со всем тем, я не преставал-таки продолжать трудиться кое в каких нравственных сочинениях, как в прозе, так и в стихах. А между тем в праздные и длинные осенние вечера занимался дружескими и учеными: разговорами с сыном моим и отцом Федотом, и у нас очень нередко были маленькие философические беседы, доставлявшие всем нам чистейшее удовольствие.
Несколько дней после сего прошло у нас в мире и тишине и ничего о директоре и о приезде его к нам было не слышно. В самый же день Филипповских заговен, в который совершилось ровно 18 лет пребыванию моему в Богородицке, смутило нас обоих с сыном письмо от зятя моего Шишкова из Тулы, где он около сего времени по предводительской своей должности жил вместе с моею дочерью. В оном уведомлял он нас о делаемом ему и сыну моему предложении, не хотят ли они получить штатские чины, и буде хотят, то просились бы в отставку, и не пожалели б за труды старающимся уделить несколько из своего капитала? Предложение странное и неожидаемое! И как сын мой не был еще в совершенной отставке, а привязан был еще к герольдии, то, судя о неизвестности будущих времен и по неожиданию ничего хорошего, казалось мне выгоднее иметь его на совершенной свободе; а потому и не отвергли мы сего, само по себе являющегося случая и положили следовать призыву. А как писано было, чтоб в сем случае сыну моему приехать скорее в Тулу, дабы не упустить пятничной в Петербург почты, то и решился он туда ехать, куда он на другой день и отправился.
Проводив сына моего в Тулу и оставшись один, занимался я несколько дней опять отдачею мельниц в оброк и другими волостными делами. А между тем возродилась во мне опять охота к стихотворению и подала повод к сочинению нескольких песней. Первая из них содержала в себе чувствования рожденного в дворянстве и была следующего содержания:
Если свет обозревая
Взорами души своей,
Я все мысли устремляю
На живущих в нем людей,
Исчисляю миллионы
Тварей сих, подобных мне,
Обитающих со мною
В то же время на земле;
Если все я напрягаю
Силы разума, души,
Чтоб живей себе представить
И в уме вообразить
Все число людей живущих
В наших и чужих странах,
Во пустых местах и диких,
Отдаленнейших краях;
Если мыслью о различных
Их неравностях во всем:
В преимуществах, достатках,
Дарованиях, чинах,
Во всех выгодах различных
И потребностях к житью,
К наслаждению покоем
И блаженством в жизни сей --
То от взора содрогаюсь,
Миллионы находя
Тварей низших и несчастных,
Век живущих в нищете,
Осужденных жить в презрении,
В крайней нужде во всю жизнь,
Подвергаясь стуже, зною
И стоная от трудов.
А не меней поражаюсь,
Видя тмы людей иных,
Обитающих с зверями
Посреди лесов густых,
Неимеющих и столько
Во всю жизнь свою отрад,
Сколько чувствует и нищий,
Между нами живучи.
Ужас дух мой весь объемлет,
Я когда воображу
Все, что терпят сии твари,
Переносят в жизнь свою,
Что равно они на свете
Суть такие же, как я,
И во всем другим подобны
Человекам на земле.
Мысль, что все мы в свет приходим
В одинакой нищете
И как те родятся наги,
Точно так рожден и я, --
Дух во мне весь возмущаем,
Вспоминая мне и то,
Что весьма легко и я мог
Быть таким же, как они.
Я трепещу, помышляя
О возможности сего,
И что мог всего я меньше
Воспрепятствовать судьбе,
Если б было ей угодно
Произвесть меня не здесь,
А среди народов диких,
Или в страшной нищете.
Ах! колико ж я обязан
В век судьбе моей за то,
Что я ею не назначен
Как родиться, так и жить
Вместе с хищными зверями
В дебрях и пустых местах
И немногим быть чем лучше
Самых лютых тех зверей.
О! коликою я должен
Благодарностью за то,
Что в число толико многих
Миллионов сих людей
Не включен и я судьбою
И не так же осужден
Весь свой век влачить в неволе,
В нуждах, в горе и трудах;
Но пред ними бесконечно
Я судьбою предпочтен
И в число лишь тех немногих
Тварей в свете помещен,
К коим ей было угодно
Милость и любовь явить
И отменную щедроту
В жизни тем им оказать;
Что родителей лучшайших
Избрала для них она
И родиться повелела
В чине высшем от других,
В чине том, который прочих
Несравненно лучше всех
И блаженство доставляет
В колыбелях уже им.
Ах! в какой восторг приходит
Вся душа моя тогда,
Как я в мыслях исчисляю
Все те выгоды свои,
Я какими от рождения
Был судьбою одарен
Пред толь многими другими
Тмами, тысячьми людей.
Без числа они все были,
Неисчетны и теперь --
Мне велит в том долг признаться
И всегда не забывать,
Что их все я без заслуги
И исканья получил,
И судьба что произвольно
Одарила тем меня.
Чем за то воздать мне оной,
Чем и как благодарить,
За такую к себе милость
И отмену от других?
Слов моих всех не достанет
К изъявлению того,
Как я много благодарен
За мой жребий таковой!
Чувства только посвящаю
Раздавателю судеб,
Чувства сердца благодарна
В дар Ему я приношу,
И дотоле не умолкну
Имя прославлять Его,
Во груди покуда сердце
Не престанет трепетать.
В другой, по случаю наставшей тогда только что зимы, изобразил я чувствования при настании зимы, и она была натурологическая.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Третья, непосредственно за сею и в то же время сочиненная, содержала в себе чувствования после благополучно проведенной ночи.
Свободное копирование
