30 октября
Выспался - один во владивостокском купе. Москва в одиннадцать часов утра: Мясковский (оброс бородой, постарел, стал походить на своего отца), трое Держановских (усы у Лели), Мейерхольд, Оборин. Ламм. Разговоры, конечно, о катастрофе: здесь одно время пришло известие, что я убит. «Наехал на трамвай» - оскорбительно! Отель только центральный - в Столешниковом; Мейерхольд пригласил остановиться у него, но неудобно. Едем в автомобиле с Держановским в гостиницу. Но номер ничего, тихий, чистая кровать. Окно на площадь, где недавно снесли церковь.
Настроение у Держановского вялое. Цветы от Лели и Екатерины Васильевны; Леля свободна и к моим услугам. Иду с Держановским по Москве. Сухо, тепло, солнечно, а я думал, что будет снег и грязь. Толпа серая. Сравнение с большим японским городом: перевес пешеходов над ездоками. Мейерхольд в новой собственной квартире: отличная. Настроение - полная противоположность: недавно вычистили 15%. Консультант в Большом театре с решительным влиянием. Говорит - необходимо, чтобы я тоже, хотя бы живя за границей. Звонит Гусману: сразу устраивает деньги (аванс), а то всё очень дорого; менял доллары и задержаны в таможне вещи.
Завтракаем, иду в театр. Александровский (толстая шея, нога через ручку кресла) и Гусман. Толстая пачка: пятьсот. Спешу в гостиницу, где ждёт Мясковский, едва не пробегаю мимо: Мясковский, Леля и Екатерина Васильевна у подъезда, стоят и смеются. Леля и Екатерина Васильевна принесли хлеба - не дают к кофе. Затем уходят, а Мясковский остаётся. О тёте Кате, и хуже: Надя. Я: справьтесь, можно ли навестить. Снова у Мейерхольда. Разговоры о Большом театре. Приходит Маяковский. Одежда (шёлковая рубашка? Во всяком случае очень чистая). Едем к печатникам читать «Баню». Новенький «Рено». Оказывается, привёз из Парижа. Мы на эстраде. Маяковский, как всегда, читает превосходно, орёт. Пьеса лучше «Клопа», много остроумия, менее тяжёлого, но особенно конец. Мейерхольд говорит - хуже. Рабочие, полурабочие. Разные мнения, интересно. Один начинает тихонько, но отчитывает Маяковского за непонятность; другой, конфузясь, защищает и благодарит. Едем к Ламм (меня подвозят). Картина, похожая на два года назад. Мясковский, Шебалин, Сараджев, ещё человек десять, которых не разберу. Три пьесы Мясковского в восемь рук. Я с Сараджевым по партитуре. Просто, чуть провинциально, четырёхтакты. Но есть замечательные моменты. Симфониетта скорее чуть разочаровывает. Ухожу в двенадцать пешком. Смешанное чувство. Жаждется бодрости, но утомлённые кисели.
Свободное копирование
