Июль
Июль начался под флагом отъезда и укладки. Из-за ликвидации квартиры эта возня была особенно большая. Ввиду накопления вещей, книг и детей, количество чемоданов, ящиков и сундуков вырастает геометрически. Конечно, тяжесть укладки на Пташке, но вместо того, чтобы взяться храбро и весело, она уже за две недели чувствует себя угнетённой и угнетает всех окружающих. Пять наиболее тяжёлых ящиков отвезли к Гаво, два такси всякого хлама - к Пташкиной учительнице пения, а десятка полтора чемоданов повёз Астров на дачу в поезде, плюс я повёз полный Ballot.
Из других предотъездных событий: были с Кусевицким в цирке (укротители львов и стрельба человеком из пушки); спорил с Пайчадзе насчёт «Игрока» - а то немцы последним заинтересовались, а Пайчадзе готов проспать, так как нет денег, чтобы делать новые материалы; писал энергичные письма Мясковскому, зовя его на лето; Robert Lyon, известный своей грубостью, вдруг на моё письмо об уходе от Плейеля ответил дружелюбно: Blois отказался от всяких процентов за устройство контракта, но просил, если Кусевицкий приедет в будущем году с Бостонским оркестром, пристроить его секретарём события - как это было, когда приезжал Нью-Йоркский оркестр. По этому поводу я возил Blois к Кусевицкому, но Blois мямлил и Кусевицкий тоже - и оба остались недовольны друг другом.
Наконец, пятого состоялся отъезд. Утром сделали инвентарь, затем осмотрели ещё предложенную квартиру, поколебались, отказались, и в третьем часу двинулись в Ballot. Братику на заднем диване была устроена постель, рядом сидела Эльза (очень славная датчанка по фамилии Бах - я всем выдавал её за внучку композитора) со Святославом на коленях, остальные свободные места доверху заложили вещами. Пташка и я сели спереди.
Ввиду позднего выезда в первый день сделали 250 км (и то много!) и остановились ночевать в Авалоне, очень симпатичном городке. Сыновья отлично перенесли путешествие, и на другой день к вечеру мы торжественно въехали в ворота нашего замка, куда уже прибыл Астров с вещами, потеряв кухарку, тоже датчанку, опоздавшую к поезду.
Замок колоссально эффектен со своими феодальными башнями. Внутри - неуютно, но просторно. Комнат много и далеко одна от другой - мы даже не сразу сообразили, как их распределить. Хозяева говорят, что чистили его пять дней, но вековая пыль лежала всюду - пришлось взять бабу, которая чистила ещё три дня – в шкапах, под кроватями, и особенно в балдахинах, висевших над каждой кроватью. Хозяева оказались настоящими графами: comte de la Fléchère de Beauregard, о чём свидетельствовала «забытая» на одном из столов брошюрка - речь аббата, произнесённая в день их свадьбы. Они в самом деле очень милы, хотя графиня говорит слишком много, и, если поддержать разговор, она никогда не остановится. Он нелепый и, видимо, безалаберно (или просто никак) вёл свои дела, которые пришли в окончательное разорение с гибелью виноградников, за которыми некому было ухаживать во время войны. В замке много старинной мебели, частью очень ценной, часто нелепой. На некоторых креслах вышиты графские короны - с девятью бубенчиками. В одной из башен - каменная винтовая лестница, у которой одна из ступенек почему-то всегда влажная (почему?). Хотя всюду проведено электричество, на лестнице я открыл бронзовый подсвечник, прибитый к каменной стене. Когда я показал его Шалону, он сказал: «Это не старинный, это от пианино».
Музыкальные задачи на лето были у меня следующие: переделать Симфониетту; сделать дивертисмент, материал для которого был почти готов; кончить 4-ю Симфонию: если успею, сделать оркестровую фантазию из «Игрока»; ввиду многочисленных концертов будущей зимой привести себя в фортепианном отношении в боевой вид; иногда немного дирижировать самому с собой; перекорректировать голоса «Стального скока», которые лежат уже скоро год, а также клавир «Игрока» и партитуру 3-й Симфонии, которые гравируются. Неужели, всё поспею?
Для начала сразу препятствие: Гаво прислал рояль лишь к двадцатому. Свинья. Правда, я без рояля проглядывал Симфониетту и намечал переделки, но настоящая работа началась с его прибытием. Как и всегда с переделками, казалось, что это пустяковая работа, так, несколько штрихов; на самом же деле вышло полное пересочинение, как с «Игроком», и, по-видимому, - не меньше месяца работы. К первому августа кончил только первую часть.
Между тем потерянная и найденная кухарка скоро ушла от нас в Aix-les-Bains (там веселее), и начались несчастья с прислугой, каковую найти здесь было нелегко, а найденные быстро уходили от невозможной графской плиты. Кроме того, вдруг необычайно размножились тараканы, огромные, чёрные, которые из кухни начали распространяться в верхние этажи. По стенам ещё промелькнули быстрые и водянистые сороконожки. Пташка очень тяжело переживала все эти события, не спала по ночам и портила настроение всему дому. Травила тараканов, ненавидела их, считала прислугу негодяйками, словом, не умела умно проходить мимо мелочей жизни, а создавала из них трагедию.
Появился у нас на несколько часов Klein, недавно женившийся и совершавший в автомобиле свадебную поездку по Европе. Как всегда, мы были очень рады ему. Я рассказывал ему, какое влияние на мою музыку имеет за последнее время CS. Случайно оброненные им слова о CS пришлись очень кстати для некоторых вопросов, о которых я думал.
В двенадцати километрах от нас - небольшое имение Шалонов, друзей Боровского, тех самых, которые и нашли нам замок. Шалон мил, очень увлекается музыкой, quasi деловой, но безалаберный, хотя безусловно способный человек. Он француз, с англо-саксонской складкой. Жена у него очень милая, по происхождению испанка. Вдобавок много радушия, вино 1830 года, тоже Ballot и куча собак. Я его сейчас же использовал для поправок во французском тексте, тех, которые не удалось сделать со Спаком.
Взволновала телеграмма о чикагском ангажементе: дирижировать и играть в трёх концертах, гонорар тысяча долларов - мало за такую тяжёлую работу, но, с другой стороны, сумма большая, а кроме того, они не хотят платить за материалы издательству. Пришлось соображать, воображать, телефонировать в Париж, телеграфировать в Нью-Йорк, - и так до сих пор неизвестно, состоится ли ангажемент.
В Culoz'e и окрестностях у нас неожиданно развелось довольно много знакомых: оказалось, что моя слава проникла и в эту провинцию, главным образом через Лион, где зимой не раз игрались мои сочинения. Кроме того, контесса оказалась страстной любительницей музыки, а так как она знакома решительно со всеми окружающими шато, то моментально все узнали, что у неё живёт мэтр, и стали интересоваться.
Шалон, оказывается, поставщик Maison Pleyel, а так как он к тому же недавно купил по случаю рояль Плейеля, то немедленно похвастался Роберу Лиону, что Прокофьев играл на этом рояле и хвалил (рояль в самом деле неплохой). Присутствующий тут старик Лион, который раньше всегда изъяснялся в любви ко мне, ухаживал за Пташкой и один раз даже, в качестве дедушки, пытался взять её за нос, - вдруг вскипел и сказал: «Не говорите мне об этом субъекте! Когда он был начинающим музыкантом, мы всё ему делали, а как только вышел в люди, так наклеил нам нос». (Замечательно, что как раз Плейели ничего мне не делали, кроме приятных улыбок). Но Робер резонно возразил отцу: «Que veux-tu? Мы ему ничего не гарантировали, а Гаво через своего агента Вальмалета предложил ему интересные гарантии - вполне естественно, что Прокофьев их принял. Я так же поступил бы на его месте». Таким образом, Робер, который слывёт грубияном, второй раз в этом деле проявляет себя барином, а старик, который так любил меня, купает меня в помоях!
