Как скоро все деланные мною с глиною опыты кончились, но не стал я долго медлить, но в начале ноября, переписав набело описание сим опытам под заглавием: "Исследование богородицкой синей глины", отправил оное в Петербург по почте, при письме к г. Нартову.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Посланное при сем письме сочинение было нарочито велико, и я с нуждою уписал оное на 27 страницах, и оное содержало в себе описание 25 опытов. Я хотел было послать с сим письмом и еще несколько кусков своей глины, также и самых сукон, мытых ею, на показ, однако, раздумал и положил наперед дождаться, что они там о сей глине скажут. Между тем, сие упражнение с глинами заохотило меня так к ним, что я действительно набрал уже родов 14 разных камней, мергелей и глин, и все их обделал порядочными брусками и положил и впредь собирать всевозможнейшие роды, и не только собирать, но и делать иным возможнейшие испытания и все узнаваемое записывать,-- словом, чтоб заниматься сим делом не слепо, а с любопытной стороны. А дабы мне удобнее было обделывать их кирпичиками, то вздумал велеть сделать для них маленький станочек, в который бы их в одну меру набивать было можно. Самой синей глины, для всякого случая, велел я привезти к себе целый воз, и весь оный перебить в ставок, для удобнейшего сохранения. Словом, я занялся глинами сими столько, сколько никогда не занимался.
В сих упражнениях не успел я препроводить трех дней, как, против всякого чаяния и ожидания, получил опять из Петербурга от г. Нартова письмо. Оно было маленькое и ответное на мое из прежних, но письмо достопамятное и произведшее во мне не только досаду и удивление, но и превеликую перемену опять в моих расположениях и чувствованиях к Обществу. Оно было самое холодное, и его превосходительству вздумалось еще гневаться на меня за то, для чего отважился я ему сказать, что мне препоручаемую комиссию Обществом или, прямее сказать, им самим, с такою скоростью и поспешностью выполнить не было никакой возможности, с какою им хотелось, а именно, скакать верст за двести, или за триста в калужское наместничество за сущими детскими игрушками. Меня сие так удивило, что при читании письма сего вся кровь моя взволновалась. Содержались в нем политические упреки и такие выражения, которые, без чувствительности, читать было не можно; чего я всего меньше заслуживал. Писал я к нему учтиво, не говорил ничего о своем нехотении, а изъяснялся только о неудобности, а его превосходительство принять изволил сие с неудовольствием и писал ко мне так, как бы и совсем хотя перервать переписку со мною.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Каково ни досадно было для меня сие письмо и сколь мною оно ни уменьшило во мне, возобновившейся было охоты к переписке с Обществом, однако, я рад был, по крайней мере, тому, что наконец достиг до давнишнего моего желания, и что мне удалось отучить их от того, чтоб отягощать меня комиссиями, соединенными с пересылкою тяжелых вещей. Говорится в пословице: "первая брань лучше последней", итак думал я, что пускай хотя и посердятся, но я останусь с покоем и заставлю их быть и тем одним довольными, что я тружусь, сочиняю и им доставляю кое-что печатать. Со всем тем, как мне такой отзыв был чувствителен, то вознамерился я не спешить на письмо сие ответом, а взять терпение и подождать, что произведут оба последние мои письма, из коих о последнем сожалел я, что послал и писал в нем о электрицизме. Нужно б только дни три подождать еще, и тогда бы я поговорил с ними совсем другим голосом, или, по крайней мере, умолчал бы о моем намерении и обещании переслать к ним свою глину.
Письмо сие получил я, находясь у зятя моего в Ламках, куда ездили мы праздновать вместе его годовой праздник, и который как по самому сему, так и по тому был мне не очень весел, что, кроме сего, имел я и другие неудовольствия, как, например: в полученных в это время газетах вести были все неприятные: от г. Жданова не получили с сею почтою обыкновенных писем и уведомлений и не знали, что о том подумать; наконец, узнали о потере одного из ваших друзей и коротких знакомцев, и именно Ивана Тимофеевича Алабнна, сына любимой нами старушки, госпожи Алабиной. Злая горячка похитила его около сего времени из среды живых, в самом еще цветущем возрасте его жизни. Был он малый умный и добрый наш собеседник и сотоварищ; и как за хорошее поведение его мы оного все искренно любили, то и жалели об нем очень. Но сего было еще не довольно. Но не успел я, возвратясь в Богородицк, препроводить дней четырех в обыкновенных своих упражнениях, как повстречалась со мною новая и чувствительнейшая еще досада и неприятность. Произошло в доме у меня нечто такое, что произвело во всем оном некоторый род революции, а мне великое беспокойство. Дело было вот какого рода.
Свободное копирование
