1 июля
Был у Коханского, возились с Ор.35, перелаживая его для скрипки. Уже давно надо было что-то написать для скрипки и фортепиано, особенно после успеха Скрипичного концерта. Я даже решил, что займусь этим в августе. Но Цецилия как-то взяла вторую «Песню без слов» и мы её живо приладили для скрипки. Тогда я решил переделать весь опус, но работать не с наивной Цецилией, а с блистательным на этот счёт Коханским. Коханский охотно согласился. Как раз он только что работал со Стравинским над переложением «Пульчинеллы». Итак, сегодня я отправился к Коханскому, предварительно всё наметив вчерне, особенно в пятой, где середину я порядочно видоизменил. Проработали мы с Коханским два часа и перевернули почти весь опус. Коханский замечательно талантлив и изобретателен, что, впрочем, известно решительно всем. Окончание отделки отложено до его возвращения из Лондона. Коханский страшно восхищался пьесами, я думаю (надеюсь), что искренне.
Дукельский явился обедать сияющий: он был у Кусевицкого, застал и Кусевицкого. и Эберга, играл вариации. Кусевицкий сказал, что это великолепно, что он, когда первый раз слушал в оркестре, ничего не понял, и что, разумеется, будет печатать и даже заплатит шесть тысяч франков.
После обеда мы собрались идти на выставку, где к нам должны были ещё присоединиться Захаровы и Самойленки. Дукельский за обедом (в пансионе общий стол) увидел молодую американку (еврейку), знакомую Miss Olmsted, только что приехавшую из Америки. Он сразу впился в неё и стал тихо нас упрашивать, чтобы взяли и её на выставку. Мы её совсем не знали, но желая доставить Дукельскому удовольствие, переговорили с Miss Olmsted, и в конце концов обе они присоединились к нам. Дукельский ухватил молодую девицу под руку и так с ней больше не расставался: впрочем, она знаков неудовольствия не выражала. Наша компания очень этим потешалась, особенно над силуэтом Дукельского, на котором был серый костюм с необычно широкими брюками. Он утверждал, что это самая последняя мода и что он совсем недавно сшил себе этот костюм у превосходного портного в Лондоне. Я же распускал слух, что это Сувчинский подарил ему свой старый костюм, и оттого он так широк. Мы катались с гор. Горы здесь совершенно невероятны по своей жестокости. Вагонетки несутся со скоростью сто вёрст в час, почти по вертикальному спуску, подымаются, снова летят с не менее крутой горы, и так четыре раза, не давая опомниться. Чувствуется, как колёса тычутся о рельсы, стремясь соскочить, - в результате впечатление действительно пресильное: когда сходишь, то будто залпом хватил большой стакан шампанского. Дукельский так трусил перед поездкой, что нарочно оттёрся и не попал в первый поезд, с которым уехала вся наша компания. Пришло ещё три поезда, и только у четвёртого я встретил его с его девицей. «Ну как?» - спросил я его. «Вовсе не страшно. Совсем не страшно», - ответил он, белый как бумага. Американка рассказывала, что когда вагоны летели с горы, он закрывал лицо руками и сгибался пополам головою в собственные колени. Однако, пока вагоны поднимались, он пытался за нею ухаживать. Затем вагоны снова неслись вниз, и он снова тыкался в колени, и так далее, через все четыре горы. Мы хохотали до упаду.
Свободное копирование
