Сергей Прокофьев. Дневник - 1764

19   июня

Начал уроки. Каждый недельный урок разбит на шесть частей. Делаю две. Сомнения относительно лета и денег: с Дягилевым не налажено, с

Рубинштейн всё тянется вопрос о «Юдифи» - а уже пол-лета прошло и денег нет.

Написал письмо Рубинштейн, впрочем, держа тон.

Вечером на Дягилеве. Второе исполнение «Зефира» - но впечатление то же. После великолепного исполнения Дукельским на рояле, в оркестре звучит как-то вяло, кроме того, не достаёт чувства яркости в целом - это уже дефект формы и распределения музыкального материала. Успех средний. Мы сидели в ложе у Ганны Вальской по предложению Страрама. У Вальской он под сапогом; сама же красавица начинает стареть и в углах её рта легли складки злобы и горечи. Ещё бы!

В антракте встретил Дягилева. Он сказал: «Не смейте писать для Германии!» Значит, Дукельский передал. Я ответил: «Я сам не хотел бы, но тогда давайте говорить с вами серьёзней». Дягилев просил позвонить ему через два дня, чтобы назначить rendez-vous для серьёзного разговора. Появился Сувчинский, который две недели не показывался на глаза - был страшно занят евразийскими делами (и не Mlle ли Гучковой, с которой он появлялся?). «Ну, что же, вы балет будете писать для будущего сезона?» - сказал он уверенно. Я: «Это ещё не решено». Сувчинский: «Но это чувствуется из окружающих разговоров». Вообще манёвры дягилевской группы остаются для меня загадкой: как непонятны причины, побудившие предать меня проклятью в прошлую весну, так непонятны причины возвращения ко мне теперь. Ведь я всё тот же! И именно это обстоятельство, что я всё тот же, а они от меня отхлынули в прошлом году, причинило мне тогда столько беспокойств. Наоборот, теперь, когда я опять-таки всё тот, а они ко мне прихлынули, создают мне чувство превосходства, ибо выходит, что мечутся они, а я твёрдо стою на месте.

По-видимому, в этих дягилевских приливах и отливах не последнюю роль сыграл Стравинский. В течение прошлой зимы его отношение ко мне, дотоле скорее хорошее, повернулось на опозиционное. Какие причины были к тому, сказать трудно, но у Стравинского вечно - это можно любить, а это нельзя. Это совпало с выдвижением Дягилевым французской группы: Пуленка, Орика, Мийо. Стравинский поддерживал Пуленка и ругал меня - непонятно, но так. Когда Пуленк и Мийо у Дягилева провалились, так как Дягилев всё-таки достаточный музыкант, чтобы чувствовать, что Пуленк не то, что надо, а Орик прошёл на четвёрку, то спасением для Дягилева явился Дукельский, которого и раздули, как могли. Раздувающие были правы, но не учли его молодости и неопытности, и в этом сезоне Дукельский прошёл тоже не Бог знает каким козырем (недооценен - согласен). Между тем Стравинский ударился в чистую музыку и отошёл от театра, а стало быть, от Дягилева. И к закрытию теперешнего дягилевского сезона создалось такое положение: Дукельский не сенсация, из французов только Орик, новых нет, Стравинский отступился. Кстати, в лице Стравинского исчез и главный хулитель Прокофьева. Отсюда естественное движение Дягилева ко мне.