Сергей Прокофьев. Дневник - 1718

25   марта

Письма от Зилоти и Мясковского, оба о 5-й Сонате. Зилоти выругал, а Мясковский, хотя и похвалил, но не без сдержанности.

В три часа концерт. Когда Пташка у Getty - о волнении; «пойте, как если бы для Бога». Думал об этом сегодня. Это хорошее правило. Играл хорошо и не волновался. Старик аккомпанировал довольно корректно, оркестр играл лучше, чем на репетиции, но хуже, чем парижский. Зал неполон, но в «царской» ложе Принц Монакский. Династия Монакских - Гримальди. А так как этим именем названа целая раса допотопных людей, то и впечатление, будто династия Гримальди - древна до допотопности.

После исполнения за кулисы явился Дягилев, который только что приехал из Парижа, расцеловался со мной, сказал, что Принц желает, чтобы я был ему представлен, и пригласил вечером ужинать.

Затем Дукельский, Пташка и я отправились к Саше Черепнину чай пить. Он живёт со старой и богатой американкой, что нас очень потрясло. Очевидно, проведал, что мы будто смущены, он, чтобы смягчить, прислал мне на концерт лавровый венок с визитной карточкой от него и её. Я очень люблю Сашу (но не как композитора) и не допускал мысли о корыстности в этом сожительстве, но что свело мальчишку двадцати пяти лет с пятидесятилетней женщиной, да ещё некрасивой, - это для меня загадка!

Я разговаривал с Дукельским. Он говорил: «Хорошо, что Стравинский уехал в Америку, а то при нём всё были правила: это можно любить, это нельзя. Так и на вас одно время все обрушились, я один всё время был за вас».

Вечером спектакль Дягилева (старые вещи). В антракте я и Дукельский в ложе Принца: дочь, молодой Полиньяк, старуха (принцесса Полиньяк) - главным образом с ней, о вечере из моих сочинений у неё в Париже.

Затем ужин с Дягилевым в Café de Paris: мы двое, Дукельский, Кохно и ещё несколько человек. Пташка, единственная дама, была очень интересной, танцевала с Дукельским, а Дягилев смеялся: «Mon cher, vous voilà cocu[1]: Дукельский красивее вас». Очень интересовался моим балетом для Романова (я говорил, что написал не балет, а квинтет, но так как Романов заплатил мне деньги, то он получил право ставить его) и заговаривал о новом балете, на что я отвечал неопределённо. Говорил и ядовитости: «У меня, как у Ноя - три сына: Стравинский, Прокофьев и Дукельский. Вы, Серж, извините меня, что вам пришлось оказаться вторым сыном!», (намёк на Хама). Я отвечал: «Подождите, когда вы напьётесь, посмеюсь я над вами!»