Сим образом, любуяся отменною красивостью тамошних окрестностей, ехали мы, ни мало не воображая себе, что чрез небольшое число лет после того сделаются места сии для нас интереснейшими, и что в тамошнем краю и неподалеку оттуда родилась, воспитана и возрастала та, которая назначена была Провидением Господним быть подругою моему сыну и произвесть от него тех драгоценных мне потомков и продолжателей моего рода, для которых наиболее и пишу я сию историю. Отъехав несколько верст от помянутого села, потерлись мы еще подле другого экономического села, называющегося Маленькими Малинками. Сие не имело в себе ничего достопамятного и хорошего, как от сел такого рода и ожидать того не можно. Нет в них ни порядка в строении и ни каких других заведений, достойных любопытного ока. Сие место проехали мы уже при самом почти захождении солнца, а отсюда до ночлега ехали уже зарею. Но как дорога была прекрасная, то мы остальное расстояние переехали скоро и доехали до села Больших Малинок еще засветло. Таким образом весь переезд в сей первый день нашего путешествия простирался до 80 верст. Мы могли бы доехать и до города Донкова, как нам сперва и хотелось, но позднее вечернее время и обстоятельство, что темноте надлежало переезжать весьма большой и крутой овраг, впереди находящийся, меня от того удержало. К тому ж, известно было мне, что в Донкове не так легко можно было отыскать хорошую квартиру, а особливо ночью. Итак, сие меня и убедило остаться ночевать тут, и тем паче, что надеялись мы получить себе хорошую квартиру у одного добродушного и степенного мужичка, задушевного друга того, у которого мы обедали в селе Ивановском, и который при отъезде нашем нам его раза три рекомендовал и просил, чтобы мы у него стали, и спросив только Данилу, сказали ему, что нам велел стать у него Тихон, уверяя, что мы будем им довольны.
Мы и в самом деле мужичком сим были довольны. Он был степеннейший из всего села, которое было господское, хлебное и довольно изрядное, имело в себе деревянную церковь и небольшой господский домик. Расположившись ночевать, велели мы себе тотчас варить чай и готовить ужин. А между тем, как все сие готовили, любовались мы с спутником своим красотою и великолепием вечернего неба, отменно тогда хорошим и приятным. Весь огромный свод неба в сей стороне украшался наиживейшим пурпуром, а маленькие и равно как бы редевшие и горящие облачка и полоски, изображающие тысячу разных фигур, равно как бы провожали закатившееся за горизонт дневное светило и всему зрелищу придавали особливую приятность. Мы, будучи уверены, что на красоту сей зари в самую ту ж минуту смотрят и оставшиеся в Богородицке наши милые родные и также тем любуются, как мы,-- не преминули о сем вспомнить и пожелать им заочно всякого добра. Наступившая темнота и холод вечера прогнали нас потом с надворья под смиренный кров кроткого поселянина. Добродушная старушка, хозяйка того дома, предложила нам свои сени, обыкновенное их летнее обиталище. Мы и расположились было сначала в оных, но ветерок, провевающий сквозь неплотные стены, и опасение, чтоб оттого не простудиться, побудили нас перейтить в избу, которая сначала показалась нам не очень душною и жаркою, но после сделалось нам несноснее еще сеней. От теплоты оной, а того более от вкусного и хорошего чая с сливками, которые нам сварили, а наконец, от прекрасной куриной похлёбки, показавшейся нам очень вкусною, так мы распотели, что не знали как нам на двор показаться, а того паче -- спать в первый раз в карете; и мы принуждены были уже кое-как себя наперед прохлаждать и заняться, между тем, разговором с хозяином. Наконец, прохладив себя, сколько было можно, пошли мы в дорожную свою спальню и закрывшись легли в карете спать, приказав не прежде себя будить, как при рассветании дня, дабы нам при свете удобнее было переезжать тот страшный и крутой овраг, о котором я упоминал выше. Сколь ни спокойно мы улеглись, однако, спать нам далеко не таково хорошо было, как мы думали. По непривычке спать на дворе, и вышедши из тепла, боялись мы, чтоб не простудиться; но скоро сделалось нам так душно, что мы и теплу были не рады. Сия духота была нам так несносна, что мы принуждены были то и дело просыпаться и прохлаждать себя сколько-нибудь впусканием надворного воздуха, а сие и было причиною, что не люди нас, а мы их, спавших под каретою, разбудили, как стало только начинать светать.
Свободное копирование
