Сергей Прокофьев. Дневник - 1661

9     октября

Утром сел корректировать. Гулял по нашему саду. Хорошо! Нет соседей, никаких звуков, сад интересен с ботанической точки зрения, много разнообразных растений, хорошая оранжерея. Наконец, нет ветра, а то в St.Gilles нас буквально выдувало из нашего тощего сада.

Поехал в Париж, чтобы выяснить от Б.Н. наши отношения с домовладельцем: вот уже третий день, как мы здесь, а никто с инвентарём[1] не является. Снимая дом. Б.Н.. разумеется, не удержался: сказал, что снимает для себя, но будет жить не постоянно, а наезжать, жить же будет «его друг, известный композитор Прокофьев», что, впрочем, не произвело на хозяина никакого впечатления. Б.Н. дал мне телефон хозяина и я ему звонил. Он был чрезвычайно любезен и расшаркивался, так как тем временем узнал, кто я. Фамилия Лапин, но ввиду того, что это выходит не очень удачно по-французски[2], то он переделался в Lapinà. Он еврей, принявший французское подданство, богатый и безалаберный человек, стоит во главе большого гравёрного дела, во время войны сделал немало денег, продавая картинки с полуголыми женщинами.

Что касается самого Б.Н., то он очень картинно рассказал о сердечном припадке, помешавшем ему вчера приехать, так что мне стало его жалко. Он только что проснулся, когда я пришёл в четыре часа дня, бойко оделся и вышел со мной прогуляться. По дороге разговоры о клубе: что-ж, это борьба за существование. Я: борьба недостойная. Он: не хуже, чем играть на бирже, а торговля - ведь это тоже выжимание денег. Я: тогда можно открыть и публичный дом. Он: нет, там торговля кровью. Я: а в игорном доме нервами и желчью. Вся эта специфическая аргументация производила неприятное впечатление. Затем он пытался занять у меня тысячу («вы ничем не рискуете, они даже не двинутся из моего бумажника, но мне важно, чтобы, когда я раскрываю бумажник, они выглядывали оттуда»), но я не дал, напомнив, что у него осталось ещё триста франков из денег, посланных для задатка за дачу.

Был у Загорского, объяснял ему неловкость, которую я чувствую перед Вышнеградским. Он согласился, чтобы я пошёл к нему.

Когда я вернулся в Bellevue, пианино от Pleyel уже было прислано, стараниями Блуа, но я так устал, что даже его не попробовал.