Вскоре после сего имел я чувствительное удовольствие пожать в первый раз плоды от трудов моих, употребленных на отмежевание покупной моей земли в Кирсановской деревне. Приехавший оттуда прикащик мой привез ко мне в сей раз изрядный и такой доходец, какова я до сего никогда еще не получивал. Оный простирался уже до 800 рублей, вырученных на большую часть и за отдаванную уже внаймы, отмежеванную мне землю, и меня сие довольно порадовало.
В самый сей день приехал к нам в Богородицк и командир мой, г-н Юницкий, которого мы к себе уже и ждали; ибо около сего времени вышли сроки одной части отдаточных наших земель и надлежало их переоброчивать, и ему хотелось самому быть при торговле сей. С ним, к удивлению нашему, приехала и жена его, и оба они расположились в флигеле замка. Пребывание его в сей раз у нас продлилось дня три или четыре, которые, по случаю бывшей в оные торговли и переоброчки земель и съехавшегося для сего многого дворянства и простого народа, преисполнены были для нас множеством сует, хлопот и беспокойств. Но мы, по крайней мере, рады были, что все происходило у нас мирно, ладно, спокойно и хорошо. Г. Юницкий обходился со мною так, как с другом, и ничего почти не предпринимал, без согласия моего и совета, и был более свидетелем, нежели производителем всех дел, которыми распоряжать поручал мне, как более его сие дело знающему. А я распорядил все сие дело так, что мы оное скоро и в один день почти и так кончили, что все остались довольными; а некоторое неудовольствие получили только тульские господа, а особливо члены казенной палаты, которым весьма было хотелось, получив земли ваши за дешевую цену, нагреть себе от них руки, но в надежде своей обманулись. Но тому уже не мы, а они сами были виноваты, опоздав и прислав торговаться тогда, когда земли все уже розданы были. Сие случилось не нарочно, а очень кстати, и равно как бы в наказание за злые их против обоих нас с Юницким умыслы.
По окончании сего дела, объездил г. Юницкий со мною и осмотрел все нужнейшие места в Богородицке, также посетил меня, нашего городничего и многих других в городе, и даже самих секретарей моих, и все остались им и поступками его довольными. А потом проводил я его в Бобрики; но и там все у нас было хорошо и ладно. А все сие и начало меня несколько успокоивать, и тем паче, что, по уверению Юницкого, не слышно было в Туле ни о каких особенных от наместника в рассуждении обоих нас повелений. А Юшкова хотя и перевели в Тулу, по он определен только советником в казенную палату, а не в директоры. А как чрез несколько дней после сего и слышали мы о смерти г-жи Буниной, любовницы наместниковой, то и совершенно успокоились и перестали смены опасаться.
Вскоре по отъезде Юницкого удивил нас всех мой племянник, уехав от нас тайком в свою деревню, с проезжавшим чрез Богородицк и к нам заезжавшим своим человеком. Молодчику сему не полюбилось жить у нас в неволе и в повиновении, и притом еще трудиться и учиться, а восхотелось жить дома одному на воле встрепеть (sic) и делать, что захочется. Итак, не успел я отпустить от себя помянутого человека, как, погляжу, сгиб у нас и пропал наш Андрей Михайлович. Я спрашиваю того, спрашиваю другого, где он и куда девался, но никто не знал и не ведал, и насилу-насилу узнали от видевших его бежавшего вслед за кибиточкою поехавшего его человека и севшего с ниш на воз и уехавшего. Господи! как я тогда на него вздурился от досады, и хотел было уже посылать унтер-офицера и людей за ним в погоню, чтоб его притащить назад, и действительно бы послал, если б полученное в самое то время из деревни моей письмо меня не остановило. Оным уведомляли меня, что дурочка, родная его замужная сестрица, вздумала подать на меня в Алексине подозрение и бессовестным образом на меня клевеща, всячески старалась оттеснить меня от опекунства над ее братом.
Сие вздурило меня еще больше, и я, в неизъяснимой досаде, восклицал и говорил сам себе: "Боже мой! какие это глупые, бессовестные и бесстыдные и неблагодарные люди!" Я со всею искренностью души моей и сердца желал негодному этому мальчишке добра и хотел об нем, как отец, постараться, его всему доброму научить, собрать ему до возраста его довольный капиталец, вывесть его в люди и обо всем, до его существительной пользы относящемся, иметь попечение, а они мне в том наиглупейшим и досаднейшим образом мешают и, вместо добра, стараются причинить ему существительное зло и сделать чрез то несчастным! А как в самое то время рассказали мне люди мои многое такое о мальчишке сем, чего я до того не ведал, а именно, что он крайне был недоволен тем, что я его к себе на воспитание взял и меня за то даже злословил и ругал и умышленно не хотел ничему учиться, и притом всеми поступками своими изъявлял в себе злой и совсем негодный характер, и о том только давно уже помышлял, как бы ему из рук моих вырваться и жить одному дома и на своей воле,-- то все сие так меня вздурило, что я в огорчении сказал: "о, когда так, и он сам себе добра не желает, и притом еще так дурно против меня расположен, так и наплевать! Пускай же сестрица его и печется об нем как хочет, и живет он как себе хочет. Мне же меньше хлопот и трудов оттого будет!" А как и домашние, и родные мои были такова же о сем мнения и говорили, что Бог еще знает, не нажить бы нам чрез усильное и против его воли старание о его пользе вечной от него себе ненависти и злобы, то, подумав-погадав, и решился я все бросить, и делу сему дав натуральное течение, переслать к нему и все собранные было и у меня хранившиеся его деньги, которых и в самое кратковременное управление его деревнями успел я уже накопить до несколько сот. Что, при случившемся вскоре после сего верной оказии, действительно и сделал, взяв с людей его, с которыми я оные к нему при письме послал, в получении их расписку. А сим образом и отбыл сей молодец из под моей власти.
Свободное копирование
