Сперва положил было я в самом оном и пристулить ко всему намеренному рассказанию (sic). Но не успел начать писать, как пришло мне в мысль -- не дурно ли будет, если я ему вдруг и прямо все расскажу, не лучше ли наперед его к тому некоторым образом приготовить и как бы испросить у него на то дозволение. Чем более я о сем помышлял, тем более казалось мне сие нужным. Итак, в единый миг переменил я прежнее свое намерение и положил последовать сей мысли я расположить сие письмо так, чтоб заохотить самого г. Нартова узнать дальнейшее и подать повод к тому, чтоб он меня о том попросил.
Я препроводил в сочинении оного целый вечер и был доволен, что письмо удалось по желанию. Но как время до почтового дня оставалось еще довольно (я же расположился при сем письме отправить в Общество и третье свое сочинение, заготовленное уже давно и содержащее в себе новые экономические примечания о спарже, которые случилось мне учинить в минувшее лето),-- то употребил я сие праздное время на переписывание набело помянутого сочинения. По окончании же оного, пересмотрев еще раз письмо и выкинув из него еще несколько слов, имеющих запах самохвальства, и переменив некоторые другие, переписал и вместе с сочинением отправил оное 19 декабря по обыкновенной почте. Важное сие письмо, которое, но тогдашнему моему писанию, могло послужить началом будущей гораздо важнейшей переписке, было следующего содержания:
"Милостивый государь мой, Андрей Андреевич! Вы меня как частыми присылкам книг, как и милостивыми вашими ко мне писаниями уже столь много одолжаете, что я истинно не знаю, как изобразить вам ту чувствительность, какую они во мне всякий раз производят и какою искренною благодарностию к вам напояют мою душу. Но ни которое ваше письмо так много меня не трогало, как последнее, полученное мною на сих днях вместе с книгою о разведении овец. Вы изволили изъявить в оном столь много знаков вашего ко мне благорасположения и самого дружества, что я не мог оного читать без крайнего удовольствия и не почувствовав отменного к вам высокопочитания. Признаюсь, милостивый государь, что сколь ни было оное до сего искренно и велико, но вы увеличиваете оное во мне с часу на час еще более, а вкупе с тем и наиусерднейшее во мне желание, чтоб делаться с своей стороны толь лестного и приятного для меня вашего благоприятства достойным.
Весьма бы я, милостивый государь, желал, чтоб мог удовлетворить желание ваше в рассуждении сообщения от себя ответов на те вопросы я "Начертание", о которых в письме своем упоминать изволите и коих присылки ожидаю я с крайнею нетерпеливостью. Но, по неизвестности еще оных и всего того, в чем они состоять будут, не могу теперь еще сказать -- достаточными [ли] к тому будут знания мои и силы, или нет; а в том только могу уверить, что если только мне возможно будет, то не премину употребить к тому все свои силы и приложить наивозможнейшее старание.
"Что касается до слов письма вашего, изображающих с одной стороны ваше старание о приобщении множайших господ дворян, знающих домостроительство, к Обществу нашему, а с другой -- усматриваемый в том успех малый, то они были для меня поразительны. Ревность ваша и прямо патриотическое усердие к общественной пользе, толь давно уже мне известные, удивляли меня всегда и удивляют и поныне, производя вкупе в душе моей все те чувствования, каких вы от всякого своего соотечественника требовать столь справедливое имеете право. Относительно ж до второго пункта, то не могу вам изобразить, сколь много терзался и терзаюсь я и доныне досадою, видя, сколь худо соответствуют с своей стороны наши россияне патриотическому желанию вашему и всего Экономического Общества, старающегося толико о собственном их благе. Чего б и чего и каких существительных польз не могло произойтить для отечества нашего от учреждения столь полезного, если б россияне наши, или те из них, которым бы надлежало да и можно б было то делать, -- отдавали б ему с своей стороны более справедливости и уважали б попечение о благе нашем великой нашей монархини столько, сколько оно по достоинству уважаемо быть долженствовало б!
"Вы изволите удивляться и вопрошать: "ужли не достает способности писать? Или стыдятся ли, или не хотят?" -- Что мне вам на сие сказать? Никому, мне кажется, сей пункт так коротко ни известен, как мне. Живучи около тридцати лет посреди людей сих и в самой внутренности государства, препроводив время сие не без дела и не так, чтоб отечество мое могло упрекать меня тунеядством пли нехотением быть ему, по мере сил своих, полезным, и занимаясь, наконец, более десяти лет сряду одним особливым и таким делом, при котором всего удобнее можно было мне узнать расположение наших россиян и в особливости господ домостроителей к людям усердствующим пользе отечества и их собственной,-- имел я довольно случаев насмотреться и из собственной опытности узнать, до каких пределов простираются, с одной стороны -- их знания и способности к экономическим писаниям, а с другой -- охота к поспешествованию с своей стороны другим в том упражняющимся, -- и чего еще с стороны их не достает к тому, чтоб можно было ожидать от них делаемого соответствия? Вы удивились бы, может быть, или, по крайней мере, посмеялись бы, а иногда и подосадовали б на иное, еслиб рассказать вам подробнее все то, что со мною в течение всех последних лет случилось, и оправдали б сами, может быть, меня в том долговременном молчании, которое вас удивляло; а вкупе и усмотрели б, что тому причиною было, что с моей стороны не учинено больше, нежели сколько успел и мог я в жизнь мою учинить, и что мешало и мешает и поныне еще мне упражняться в множайших опытах и предприятиях экономических. Пределы письма, а притом и самое незнание, угодно ли вам то будет -- и опасение, чтоб не наскучить вам дальнейшими пересказываниями, не дозволяют мне теперь о сем, как о постороннем деле, говорить пространнее. Но я, прервав о том речь, скажу только, что вышеупомянутые догадки ваши о наших господах более нежели справедливы, и что к словам вашим многое бы еще прибавить можно было. Словом, отечество паше слишком еще молодо в своем просвещении в экономической части и дальнейшего от него почти требовать еще не можно.
"Но я утрудил вас, милостивый государь, своим писанием. Итак, чтоб не употребить всуе терпения вашего далее, поспешу письмо мое кончить и в уведомление сказать, что я недавно отправил к вам еще три ящичка с песками с ездоками из Тулы при письме моем, но которых, думаю, вы еще не получили. А теперь в изъявление благодарности моей Обществу посылаю на рассмотрение оного еще одно сочинение, содержащее в себе замечания мои о спарже, какие случилось мне учинить в минувшее лето. Впрочем, прося о продолжении вашего ко мне благоприятства и дружества и уверив еще раз о непременном и совершеннейшем моем к вам высокопочитании, остаюсь ваш, милостивого государя моего, покорнейший слуга Андрей Болотов. 19 декабря, 1790 года. Богородицк".
Отправив сие письмо, которое с моей стороны было уже десятое и вместе с ним сочинение, стал я с нетерпеливостию дожидаться обещанного начертания и задач. Мне хотелось, действительно, очень знать, в чем бы оно состояло. Однако, признаться надобно, что я ожидал более чего-нибудь пустого, нежели действительно полезного, ибо не надеялся, чтоб господа члены могли что-нибудь важное и полезное выдумать. Я в сем мнении и не обманулся. Еще прежде, нежели сей год окончился, а именно 29 декабря получил я по почте пакет из Экономического Общества с столь давно ожиданным "Начертанием" и заданными вопросами. Нельзя довольно изобразить, с каким любопытством начали мы оное с сыном читать и какою досадою начало наполняться мое сердце, примечая и усматривая, что все действительно был сущий вздор и такая нелепица, от которой не можно было ожидать ни малейшей пользы. Предложены были для решения не сотни, а целые тысячи вопросов! Предлагаем был всем патриотам необъятый (sic) и прескучнейший труд, который едва ли кому-нибудь из доброй воли поднять будет можно. А награждение за то обещано самое малое, ничего незначущее и не стоющее никакого уважения, следовательно, немогущее ни кого к тому побудить, чтоб для домогательства оного подвергнуть себя великому труду. Не могла также произойтить от того никому польза, а что всего хуже (если б и вошли многие и соответствовали совершенно желанию Общества), то не предвиделось ни малейшей пользы, которая бы могла произойти от того для отечества. Словом, сколько Общество ни мечтало себе, что оно учинило заданием сих вопросов великое дело, однако, обманывалось, а в самом деле сделало дело совсем пустое и требование оного было совсем неудобь производимое. Ибо из всех российских приватных экономов и писателей едва ли мог найтиться хоть один, который бы в состоянии был на все вопросы и пункты ответствовать.
При таковых обстоятельствах было мне уже не весьма приятно, что г. Нартов старался меня просьбами своими убеждать и всячески заохотить принять на себя сей прескучный и бесполезный труд, превосходящий действительно мои силы. Ибо мне не только все наместничество наше, но один уезд так коротко знаком не был, чтоб я мог на все предложенные пункты ответствовать, да и материи и предметов предложено так много, что ежели б и один уезд описывать, так написать бы надобно целую книгу.
Одним словом, "Начертание" сие привело меня в превеликое нестроение и такую нерешимость мыслей, что я не знал сам о себе что думать и писать ли что-нибудь, или нет, но доволен, по крайней мере, был тем, что срок положен годичный и что время довольно еще оставалось о том хорошенько подумать и погадать и то предприять, что приличнее было бы по обстоятельствам.
Все сие и причиною было тому, что ж полученное при сем случае 11-е письмо от господина Нартова, каково ни приятно и ни ласково было, но не произвело во мне такого действия, какое могло б произвесть в другое время своею приятностию. А ежели мне было что приятно, так одно то уведомление, что посланныя мои оба сочинения собранием апробованы и напечатать их было определено. Но как и печатание моих сочинений было мне далеко уже не в диковишку, то и сие меня не слишком обрадовало. Письмо сие было следующего содержания:
"Государь мой, Андрей Тимофеевич! Сочинения ваши о степных местах и о поднимании ключей, господами членами читаны и получили одобрение и напечатаны будут. При сем сообщаю вам объявление задач и "Начертание хозяйственных описаний частных наместничеств". Я надеюсь, что сие подаст вам случай к восприятию какого-либо опыта. Но от всего сердца желал бы я видеть труд ваш в сочинении ответов какого-либо вам более известного наместничества. Не сомневаясь ни мало о способностях и знаниях ваших, думаю, что вы, по любви вашей к отечеству, приступите к обнародованию тех статей, кои начертаны в плане нашем и доставите удовольствие присылкою оного к назначенному сроку при запечатанном имени вашем в цидулке под надписью, не обнаруживая оного имени в сочинении, на котором должна стоять одна только надпись произвольная.
"Потрудись, друг мой! ради отечества, ради общей пользы и покажи трудом своим, что есть в России дворяне, не менее чужестранцев знание имеющие, и, по совершении того, Обществу доставьте. Сие соделает вам честь, славу и нашему Обществу украшение тем, что имеет оно в вас члена достойнейшего. Впрочем, с непременным почтением пребываю вашего высокоблагородия, государя моего, покорный слуга А. Нартов. Из Экономического Общества, 16 декабря, 1790 г.".
Сим письмом и кончилась переписка моя в сей год с Экономическим Обществом. Впрочем, провели мы все остальные недели и дни сего года довольно изрядно, однако, не слишком весело, чему причиною было наиболее то, что дети мои были не весьма здоровы и нередко меня озабочивали и смущали. Но праздник Рождества Христова и первую неделю Святок провели-таки мы довольно весело и не один раз под музыкою и попрыгали и потанцовали. Все семейство мое было вместе, и мы были то дома, то разъезжали по гостям и не преминули несколько раз побывать и в Ламках у моего зятя и там попраздновать. Итак, весь сей год окончили мы в мире и тишине и довольно в спокойном состоянии духа.
А сим дозвольте мне кончить как сие письмо, так и все 26 собрание оных, и сказать вам, что я есмь ваш, и прочее.
Свободное копирование
