Сергей Прокофьев. Дневник - 1007

(25 октября) 7 ноября

Когда я сегодня днём вышел на улицу, всюду гудели гудки. Проходивший мимо меня американец улыбнулся и сказал: «over»[1]. Я сообразил, что, вероятно, Германия приняла предложение мира и война окончена. Я вышел на 5-ю авеню, где были толпы народа. По улице стояли автомобили в шесть рядов и не могли двинуться ни вперёд, ни назад. Стар и млад бежали, размахивая флагами, трубя в детские дудки, автомобильные рожки, стуча жестяными тарелками. Из окон небоскрёбов сбрасывали мелко изорванную бумагу, которая кружилась в воздухе, как снег. Все галдели и кричали. Какая-то девица сначала затрубила мне в ухо, потом схватила меня под руку и потащила вперёд. Я смеялся, потому что вспомнил Обольского: он, наверное, вытащил бы записную книжку и стал бы записывать её адрес. Девица скоро отстала, автомобили согнали в боковые улицы и снизу повалили толпы чиновников и рабочих. Толпа запрудила 5-ю авеню на несколько миль. Все кричали, гудели, хватали друг друга, приплясывали, несли гроб для кайзера. Я радовался окончанию войны, но в ушах звучали слова Демчинского, сказанные в начале войны: «Бесславная война - семь пиджаков навалились на один!» Да! Германия била направо и налево, пока не лопнула. Я зашёл в красивый белый храм. Там было довольно много народа, преимущественно женщины, и настроение было лучше, но орган портил дело, прелюдируя без чувства и торжественности. То ли было бы у нас в Москве, когда вместо всех этих дурацких дудок затрезвонили бы сорок сороков! Нет, далеки американцы от поэзии! Но в Москве не знают про мир, там своя война! Впрочем и здесь дело кончилось занятно: газеты выпустили опровержения, гласившие, что не только война не кончилась, но и делегаты немецкие ещё не прибыли. Толпа читала опровержение, сердилась, рвала их и продолжала празднество до утра.

Вечером был в Карнеги-холл на концерте Monteux. Первым, кто дирижировал в этом зале, был Чайковский. Сегодня двадцать пять лет со дня его смерти, но ни беззаботные француз, ни беспамятные американцы не потрудились его вспомнить.