Сергей Прокофьев. Дневник - 966

(11) 24 августа

Утром мы несколько волновались: если сегодня во время двухчасового присутствия нас не допросят, то на два дня остров замирал и наш арест затягивался на неопределённое время, а пребывание на этом, хотя и красивом, острове, среди многих пленённых немцев и венгров, державших себя нахально, было неприятно, не говоря уж о неопределённости положения. Единственное утешение - темы для «белого» квартета, которые приходили в голову. Но в десять меня вызвали и подвергли часовому допросу. Спрашивали массу нужных и ненужных вещей, но некоторые вопросы были прямо шедевры:

- Сочувствуете ли вы в войне союзникам?

- Сочувствую.

- Сочувствуете ли вы большевикам?

- Нет.

- Почему?

- Потому что они взяли мои деньги.

- Бывали ли вы на их митингах?

- Бывал.

- Хорошо ли они говорят?

- Хорошо, но не логично.

- Где ваш отец?

- В могиле.

- Был ли он на войне?

- Нет.

- Почему?

- Потому что умер.

- Состоите ли вы членом какого-нибудь общества?

- Петроградского Шахматного общества.

- Политической партии?

- Нет.

- Почему?

- Потому что я считаю, что артист должен быть вне политики.

- Признаёте ли вы многоженство?

- Я не имею ни одной.

- Сидели ли вы в тюрьме?

- В вашей. Etc.

Конечно, эти вопросы были разбросаны среди кучи других на протяжении целого часа. Долго придирались насчёт того, почему у меня только сто долларов и наконец отпустили на волю.

Вернеттов допросили вослед и в двенадцать часов мы отплыли в Сан-Франциско. На этом же пароходе возвращались чиновники, полчаса назад допрашивавшие меня. Теперь они были милы и предлагали папиросу, но мне были так противны их рожи, что я ушёл на палубу. Уф! И как приятно было, с возвращённой нам свободой, сесть в мягкий автомобиль и отправиться в Plaza Hotel. У самого входа нас ожидал Николай Титович Кучерявый, который хлопотал за нас у русского и итальянского консулов и знал, что нас отпустят сегодня в двенадцать. Русский консул, оказывается, знал моё имя и принял большое участие в моей деливрации[1]. Затем мы выбрились, переоделись и, сангвинически рассказывая о происшедшем, пошли обедать. Хотя Сан-Франциско не Нью-Йорк и не Чикаго, но всё же он поражал своим оживлением, благоустройством и, главное, удивительным богатством: магазины ломятся от превосходных вещей и, очевидно, доллары текут рекой. Когда вечером мы ужинали в кафе, то посреди кафе посетители танцевали уанстеп - масса изящных барышень и вполне благовидных джентльменов, - а ведь всё это были продавщицы, приказчики, мастеровые. И средний класс живёт здесь в довольстве.