28 марта
Банк разобрался в своих документах и выдал мне деньги: 1500 рублей, т.е. сумму, которая превышает всё, что он мне должен за балет. Или он забыл, что уже один раз он мне полторы тысячи рублей послал, и теперь посылает их во второй раз? Так ли или иначе, но я теперь самый настоящий богач. Днём опять бегал от головной боли, которая, впрочем, прошла. Однако же, всё это становится несносным.
Вечером был у Коутса, играл ему и пел до хрипоты третий акт. Коутс был в совершеннейшем восторге от рыданий Генерала и вслед за мной сам пропел: «ы- ы-ы-ы, а-а-а-а!» - и залился смехом. Нашёл, что третий акт цельнее и менее синематографичен, чем первый, но упрекнул меня, что одно место Бабуленьки схоже с Пуччини, с его «Батерфлай», которую я никогда не слыхал. Надо посмотреть и переделать, а то в самом деле, что за нелестное сходство. Коутс сказал, что на днях будет свидание моё с директором. Затем мы рассуждали, как сделать, чтобы опера попала в этот сезон. Весь сезон буквально набит новыми постановками, но Коутс надеется, что всё же удастся протолкнуть «Игрока», особенно если сразу с осени начать его учить и декорации поручить Ламбину, который, конечно, не Головин, но зато наверное напишет их вовремя. Я говорил, что подниму вопрос о гарантии мне десяти спектаклей на сезон 1916-1917. Коутс отвечал: «Только не надо с ним ультимативного характера. Он и так всё понимает». Затем мы наметили партии. Алексея Коутс хотел непременно дать Пиотровскому, но Пиотровский и молод, и голос у него не из чарующих, да и не хватит его на такую тяжёлую партию. Я настаивал на Алчевском. Полина - Попова, этому я очень рад. Бабуленька - Николаева и Черкасская. Маркиз, конечно, Андреев.
Свободное копирование
