Сергей Прокофьев. Дневник - 739

15 января

Répétition générale[1]. Бенуа, Коутс, Малько, Штейнберг, Штейман, Вальтер, Нурок, сёстры Дамские, мама, тётки.

Я держал спич к тромбонам с просьбой играть во всю силу. Пьеса шла без остановок и была сыграна совсем недурно. Как ни так - восьмая репетиция. По окончании часть оркестра аплодировала, десятка полтора в оркестре шикало, а другие укоризненно останавливали протестантов: «Ну перестаньте же, не надо...». Зилоти был в полном восторге, бегал по залу и говорил: «По морде! По морде!», - что означало, что этой пьесой я дам публике по морде. Когда за пульт встал Черепнин, а я прошёл в зал, меня с двух сторон обсели Зилоти и Коутс и принялись:

Зилоти: - Всё, что ни напишете, всё сыграю...

Коутс: - Всё, что ни напишете, сейчас же поставим...

Зилоти: - Что у вас есть для будущего сезона?

Коутс: - В каком положении опера?

Зилоти: - Такого оркестрища ни для кого собирать не буду, а вам - если надо полтораста - пожалуйте, полтораста.

Малько был очень доволен, Нурок - в восторге, Бенуа тоже, Штейнберг ругался, Вальтер, благожелательный, но ничего не понявший, имел сконфуженный вид. Я представил Коутса маме и познакомил его с Элеонорой, которая от него без ума.

Вечером был у Демчинского, играл в шахматы и получил разнос как никогда. Демчинский не выдержал и посетил последний «понедельник» Башкирова, который назвал «переложением евангелия на две балалайки, из которых одна - Борис Верин, а другая - камергер Семёнов».