Сергей Прокофьев. Дневник - 722

14 - 25 апреля

Тем что я вернулся в Петроград, я был очень доволен. Мне рассыпали массу внимания, а я был рад видеть моих друзей и знакомых. По утрам я занимался и кончил пятую часть «Симфоньетты», а стало быть преодолел всю пьесу и мог сдать её зилотьевским переписчикам. Ходил в «Сокол»; к Берлину, где учился итальянскому ввиду моей последней поездки; бриджевал с Захаровым, Андреевым и Сержем Базавовым - все четверо с полнейшим увлечением. Захаживал в Консерваторию, где шли публичные экзамены. С Дамской я был по-прежнему в самых дружественных отношениях.

Я приехал в Царское на третий день после концерта. Приехал я по секрету и с большими предосторожностями, чтобы меня не видели, но на другой день Элеонора доложила мне, что меня там видели. Как отнестись к Нине, - у меня не было решения. Нина встретила меня нежно. Я сказал, что её браслет я не снял ни разу во все два месяца путешествия: ни днём, ни ночью, ни в концерте, ни даже в ванне.

Через три дня мы встретились на Кирочной на бридже, ибо Нина каждое воскресенье приезжала в город. В этот вечер нам не удалось совсем поговорить. Я шутил и был весел, Нина нервничала. На прощанье сказала мне, что не понимает моего поведения - разве я не вижу, в каком она состоянии? - я держу себя странно и жестоко. Я между тем окончательно принял мой план, созданный в Италии, и пошел разговаривать с Ниной определённо. Вторая поездка в Царское состоялась легально - якобы была приглашена целая компания, но на самом деле один Володя Литтауэр, которого быстро выпроводили. Мы остались вдвоём и я сказал Нине, что уезжаю в Италию в половине мая, ибо позднее меня всякие законы о воинской повинности могут не выпустить, а вернусь в Россию едва ли в августе, может быть поеду с труппой в Америку...

- А я ?... - спросила Нина.

- А с вами мы даём друг другу полную свободу и вообще всё прекращаем. Если же через год, когда я вернусь, всё будет по старому, то тогда... Нина страшно разгорячилась, как-то осунулась, смотрела в одну точку и за обедом тянула красное вино. Когда Нина немого успокоилась, она сказала:

- Ведь это в последний раз.

Я ответил:

- Нет, ты поедешь со мной в Италию.

Нина сказала:

- Сэрж, ведь ты знаешь, что то, что ты говоришь - невозможно.

Я стал доказывать, что возможно, что это мой план, взлелеянный в Италии, и что даже более того: это единственный исход из всего положения. Нина была ошеломлена мыслью, что через две-три недели она может очутиться со мною на пути в Италию. Я сказал, что этот план обдуман и окончателен: все равно я в половине мая уезжаю в Италию и если Нина не поедет, то между нами все будет кончено: из-за войны я могу остаться в Италии не два месяца, а год, два - до окончания войны. К чему же мучиться один без другого: надо ехать вместе или расстаться сразу.

На другой день Нина вызвала в Царское отца, который, несмотря на множество важных дел, сейчас же приехал. Но Нина, видно, сама ещё не усвоила положения вещей и на возражения Алексея Павловича, что сейчас ехать в Италию есть безумие, сразу сдала все позиции и согласилась, что правда, лучше подождать до осени. Через несколько дней - это был уже конец апреля - я снова приехал в Царское. Нина, с волосами просто заплетёнными косою, была прелестна, но поведение её мне не понравилось. Правда, она была безумно нежна и, по-видимому, искренне влюблена. Я рассердился, особенно когда узнал, как она уступила все позиции в разговоре с отцом. Я ей твёрдо заявил, что об осени разговоров быть не может, что моё решение о мае непоколебимо, что терзаться год-два заграницей я не намерен, что если она действительно любит меня, то уедет со мной с согласия родителей или без него, а если нет - тогда сразу конец и навсегда. Я действительно твёрдо это решил. Нина это поняла. Но отец её ни за что в Италию не отпустит, рвать же с ним слишком для неё тяжело - она знает, что она для отца единственный человек на свете. Я ещё раз объяснил, что до осени откладывать невозможно, Нина как-будто прониклась безысходностью положения.

Вторая её атака на отца была также отбита, как и первая: отец соглашался на всё с удовольствием, но венчаться теперь же и ехать в Италию - ни за что. Было назначено свидание его со мной. Алексей Павлович был страшно мил, мы с ним долго разговаривали о моей поездке; наконец он сам перешёл на главную тему. Сказал: везти тепличную девочку, слабую здоровьем, трудными и опасными путями за границу, неизвестно в какие условия, и оставлять её там может быть на год и больше - это выше того, что может разрешить он, отец. Вообще история меня захватила по-серьёзному: я думал только об этом, потерял способность чем-либо заниматься и только поигрывал на рояле 3-й Концерт Рахманинова, который мне вдруг очень понравился, да последние сонаты Скрябина, поминая безвременную кончину славного автора.