Стало понятно, что нужно искать какие-нибудь окольные пути, чтобы устроиться на работу. Нужна была чья-нибудь рекомендация или просьба человека, которому было бы трудно отказать.
Между тем, прошла зима 1959-1960 г.г., а работы все не было. Жить нам на одну мою зарплату с мизерным приработком за мое преподавание в университете было трудно. Но мы жили. Или, можно сказать, выживали, ничего себе не позволяя, ничего не покупая, а иногда даже продавая последние вещи. Все деньги шли на питание.
Только в августе 1960 г. Любочке повезло. Уже не помню, кто сообщил ей, что на кафедре неорганической химии в университете есть вакансия лаборанта. Более того, Любочке дали отличную рекомендацию, и заведующий кафедрой член-корр. Борис Владимирович Птицын решил взять ее на работу.
Оставались формальности – оформление в отделе кадров. Однако, когда Любочка зашла на следующий день в отдел кадров, ее попросили зайти к декану единственного тогда естественного факультета Борису Осиповичу Солоноуцу.
– Мы не можем Вас принять на работу лаборантом, – сказал Борис Осипович Любочке.
– Почему? – спросила Любочка, недоумевая.
– У Вас нет опыта работы, – сказал Солоноуц.
Конечно, Любочка поняла, почему Солоноуц не хочет брать ее на работу в университет. Причина была та же, что и у Ворожцова.
И в институтах СОАН, и в университете и так было много евреев – среди профессоров и доцентов, докторов и кандидатов наук. Начальники отделов кадров руководствовались жесткими инструкциями – «Евреев на работу не принимать!» И, конечно, руководители всех уровней знали об этом. Солоноуц был наполовину еврей. Их партийные деятели считали скрытыми евреями, даже если в пункте пять паспорта у них стояло «русский». А такие наполовину евреи (полукровки) боялись, что их могут обвинить в том, что они «протаскивают своих». Многих евреев и полуевреев-руководителей в этом обвиняли партийные власти. И Солоноуц старался не брать «лиц еврейской национальности», когда можно было принять на работу русских, украинцев, белоруссов, татар, да кого угодно.... Мало ли было национальностей, в отношении которых не было запретов. И не важно, лучше он или хуже. Специалист или профан. Трудяга или бездельник. Главное, чтобы не еврей. Кто посмеет обвинить Солоноуца в антисемитизме? И он, полуеврей, был антисемитом поневоле.
Я понимаю, как ему было стыдно, когда он отказывал Любочке. Да еще вынужден был говорить при этом глупости. А Любочка не преминула спросить его:
– Я же устраиваюсь только лаборантом. А что лаборанту нужен опыт? Я же окончила институт, и, наверное, моих знаний для работы лаборантом хватит. Или лаборанты рождаются с опытом? Вы же берете лаборантов сразу после школы.
Борису Осиповичу Солоноуцу нечего было возразить. Но разговор был исчерпан.
– Нам нужен опытный лаборант, – повторил он, давая понять, что разговор закончен.
Любочка пришла домой, не понимая, как можно жить дальше. Ее состояние трудно себе представить человеку, не побывавшему в ее шкуре. Все, что случилось, было полным абсурдом. Не поддавалось никакой логике. И все-таки существовало. Верить в это было невозможно для Любочки. Чтобы такое было в наше время?
Володя был дома, и Любочка рассказала ему о разговоре с Солоноуцем. Володя сорвался с места и побежал в университет. Я не знаю, как он разговаривал с Солоноуцем. Не знаю, что он ему говорил. И в каком тоне. Я знаю только результаты этого разговора. Их два.
Первый результат: приказ о приеме Любочки на работу был подписан.
Второй результат: Володе, круглому отличнику и активному общественнику, не дали Сталинскую стипендию. Ее получил другой студент их курса Юрий Ершов, тоже отличник, и безусловно достойный кандидат, но избегавший общественной работы и учившийся в университете к тому времени чуть больше года. Обычно таким не давали. Володя же получил стипендию им. Чебышева.
Свободное копирование
