Письмо 254.
Любезный приятель! По отправлении моего четвертого письма, целых почти три дня я не принимался за перо для писания к моему сыну, и на третий уже ввечеру, от досады на не приходящую почту, сел и начал писать к нему свое пятое письмо следующего содержания.
No 5.
В воскресенье, ввечеру, 11 ноября.
"Что за диковинка. Вот уже огонь подали, а почта еще не бывала! Целый сегодняшний день мы ее прождали и она нас промучила! Не знаешь, не ведаешь, чтоб тому было причиною? кажется, дороги здесь не очень дурны, а разве далее грязны. Я, дожидаючись ее, и не писал еще все к тебе, Павлушка мой друг, ибо думал, не будет ли с нею от тебя писем, а к тому ж и писать было не о чем. С самой среды по вчерашний день промучила меня лихорадка; а теперь опять стало становиться легче, итак, за болезнию сижу дома и в Ламки к их празднику не поехал. Все наши там пируют, а мы только с матушкою и Катериною дома, и к нам приехал Егор Михайлович оттуда и просидел у меня до вечера. Оба сии дня были так туманны, темны и скучны, что на двор не хотелось смотреть. Я все писал в оные и не вставал почти с места. Начал писать вторую часть своей истории. В Тулу не поехал я, за болезнию, да и спешить почти не для чего. Теперь нет у меня здесь при канцелярии ни одного секретаря и ни одного подьячего: все в Туле; иные сдают рекрутов, а иные работают у Веницеева. Ему хотелось и меня запречь в ту же работу и недели две продержать в Туле, но я -- покорно благодарствую! ни то он будет командир, ни то нет, а мне мое здоровье дорого. Вчера пишет Варсобин, что в Туле есть уже молва, что директором будет моргун Петр Иванович Свечин, но сие уже всего смешнее будет: не стало уже людей на свете! однако, все-все зависит от воли Михаила Никитпча.
"Вот, кажется, все пересказал; теперь нетерпеливо дожидаюсь еще почты. Послал еще раз проведывать и дожидаться. Хочется ведать, не привезет ли она дорожного письмеца от тебя, весьма бы я обрадовался оному. Ежели ты в Петербурге и писал уже ко мне, то сколько почтарей скачут теперь с твоими ко мне и с моими к тебе письмами!
В понедельник, поутру, 12 ноября.
"Насилу, насилу пришла!.... Вчера не могли мы ни как дождаться этой досадной почты! Но что ж и тут? Пакета моего и газет не привезла, но, по крайней мере, обрадован я был твоим письмом из Крестцов. Не успел я встать и приттить в кабинет, как Яшка и подает мне письмо твое. Солдат же и ночевал на почте и теперь только что принес. Ну, слава Богу, сказал я и спешил читать оное".
-----
Письмо сие отправлено было сыном моим, по приезде его, в Крестцы 30 октября, было четвертое и следующего содержания:
"Приехав сей час только сюда, предпринимаю вас, м. г. батюшка, о том уведомить и донесть, что мы, благодаря Бога, доехали до сих мест здоровы и благополучны. Я как скоро сюда приехал, то осведомился у почтмейстера, когда отходит почта в нашу сторону, и узнав, что письма собирают завтра, весьма тому обрадовался. А как, для усталости наших лошадей, мы располагаемся завтра до обеда здесь взять отдых, то и радуюсь, что иметь буду довольно времени написать к вам письма и поговорить с вами заочно в четвертый уже раз в дороге нашей, будучи уверен, что вы, батюшка, верно не поскучаете частыми моими о себе уведомлениями. Итак, о езде своей до сего места донесу вам следующее: тот день, в который отправил я к вам мое последнее письмо, пробыли мы весь в Твери; у сестер обедало множество гостей, а иные даже ужинали. Ласками фамилии Олсуфьевых я более всех обязан, и по зову их и сам у них на часок был. По условию с сестрами, мы сидели почти до двух часов по полуночи вместе и беспрестанно разговаривали о многом. Наконец, сестры хотя и нехотя, но должны были от себя отпустить. Мы сели прямо в свои повозки и выехали потихоньку из Твери, но сон скоро нас склонил, и мы с товарищем своим проснулись, привезенные уже за 30 верст от Твери в село Медное, где, покормив лошадей, ночевать поспели в Торжок".
За сим, описав все станции, где они обедали и ночевали, писал он: "Итак, изволите видеть, что станции наши не все были в знаменитых селениях. Едучи на долгих, нельзя располагаться, куда хочешь поспеть: иногда не доедешь, а иногда переедешь. Вот уже 16 день, как мы из двора; послезавтрева, Бог даст, приедем в Новгород, а оттуда, может быть, дня через три и в Петербург. Крестцы нашли мы, против чаяния своего, городом, очень изрядно выстроенным; квартируем мы хотя у мещанина, но квартира наша -- хотя б у лучшего в нашей стороне купца: какой большой дом, сколько разных покоев и какой прекрасный двор, от наших степных дворов столь различный, как небо от земли! В здешних местах на дворах хоть танцуй себе во время самого ненастья: столь хорошо вымощены и плотно скрыты! Валдай мне показался весьма беспорядочным городом, и строится очень туго. Прочие два города -- Вышний Волочек мы проехали ночью, а в Торжок также и приехали и поехали ночью, следственно я не имел чести их рассмотреть хорошенько.... Теперь время спать, мы с дороги очень устали и рады, что добились покойного ночлега. Желаю вам также покойной ночи, а мне позвольте отложить до завтрева окончание сего письма и описание нашего путешествия.
Поутру, 31 октября.
"Вставши только сию минуту, бодрственнее могу описывать вам, м. г. батюшка, о своем путешествии. Итак, скажу, что по сей дороге много представляется глазам, нового и достойного рассмотрения. В Валдайских горах в особливости находится столько прекрасных местоположений, что можно бы ими любоваться до бесконечности, ежели б весьма беспокойный переезд по оным не заставлял забывать сии красоты, а только бранить такое кривое и неровное положение места, а особливо, как вам довелось ехать по сему месту всё грязью; а к тому ж местами глубокие пески, а в других не очень исправные мостовые -- вам ужасно как надоедали. Они заставливали нас ехать шагом, а сие не очень весело, для того, что переезды не так велики, а трясенье -- все-таки трясеньем. Слава Богу, что погода вам отменно благоприятствует, и хотя не давно сделавшееся ненастье и сильный дождь испужал было, но сие не долго продолжалось, и мы грязью не ехали более двух дней. Здесь же не только нет грязи, но еще и очень сухо, а вчера была прекрасная во весь день погода, так что мы могли с товарищем моим на последней отсюда станции пойтить прогуляться, а дорогою сидеть вне кибитки и свободнее увеселяться прекрасными положениями мест.
"Пользуясь теперь свободным временем для писания к вам, опишу вам подробнее образ вашего путешествия. Хотя мы долго уже едем и сия долгота довольно нам приносит скуки, но дорога кажется нам как-то коротка, потому что мы не более ее видим в день, как одну упряжку, т. е. послеобеденную, а утреннюю почти всю спим, привыкнув уже к тому, не смотря на все трясение кибитки. Выезжаем мы с квартир очень рано; становимся кормить лошадей часу в 8 или 9 и стоим часу до 1 или второго; в сие время напиваемся мы досыта чаю; им одним почти мы и дышим, потом приносят мой пульпет, и я записываю в своем календаре все нужное и замеченное. Там мы обедаем: обеды наши состоят не из пышных яств и соусов, а мы довольны бываем и малым; в дороге как-то очень мало естся, однако, я всегда сыт. Чай заменяет у нас иногда за столом горячее, а прочия блюда состоят в соленом масле, не много нарезанных колбасов и куске разогретой жареной говядины. Признаться, что единообразное, ежедневное повторение сих кушаньев уже очень прискучило. Хозяйские щи очень плохи и нам не по вкусу, хотя мы в пробуем сдобривать их иногда нашими приправами. Василий, однако, старается нас кормить и все подчует. На сих днях, как купили мы на дорогу часть новой говядины, то он, отделив от ней несколько, сделал нам такой прекрасный суп с крупами, что мы, как люди дорожные, давно уже такого не едали. Пообедав, продолжаем мы свое путешествие. Упряжки наши состоят обыкновенно верст из 30, а иногда и более. С наступающим вечером становимся мы опять на квартиры; тут не всегда уже пьем мы чай; а смотря по погоде и времени. Ужин у нас всегда очень легкий и состоит в мясной окрошке с квасом да куске разогретого мяса, после чего отходим мы ко сну. Но куда же? Изволите ли знать? Не иначе как в кибитку. Жар в избах, иногда крик ребят и раннее вставанье нас заставили принять сие средство, которым мы очень довольны. Спать нам тут очень спокойно. Мы раздеваемся несколько, нас закрывают кожею, и мы спим столь крепко, что не слышим, как нас со двора свезут и просыпаемся уже дорогою. Для сей причины извощики наши встают иногда уже с полуночи, и мы, едучи потихоньку, переезжаем до свету уже добрую упряжку. В свое время становимся опять на квартиру и повторяем ежедневно тоже. Дорогою же, то есть после обеда, с товарищем своим мне не скучно. Как книги от трясения кибитки читать ни как не можно, то занимаемся мы беспрестанно различными разговорами: говорим по-французски, поем от скуки иногда песни и жустарим все понемногу, накладенные по сторонам нас в мешочках, разные припасцы, как-то: яблоки, орешки, крендели с товарищи и прочее.
"Мы часто очень разговариваем об вас и вспоминаем то и дело говоря: что-то наши теперь в Богородицке? может быть, они об нас также теперь вспоминают. Мы сообщаем друг другу о том свои мысли, равно и о будущей своей жизни в Петербурге. В случае скучных и печальных мыслей не редко случается, что утешает либо он меня, либо я его. Смешной также у нас с ним контраст и в том, что когда случается мне спать очень спокойно, то не спит он, а когда он очень покойно спит, то не спится мне. Трясение большое кибитки может меня скорее разбудить и прогнать от меня сон, а его скорее сие засыпит и заставит спать крепче.
"Вот, батюшка, о каких даже мелочах я к вам пишу и о каких пустяках описываю. Я надеюсь, что вы меня в том извините и простить изволите. Свободное время велит мне собою воспользоваться, а заочные разговоры с вами приносят мне некоторую отраду. В Петербурге может быть не всегда удастся так много к вам писать, хотя я и буду о том стараться. Я льщу себя надеждою, что, по приезде в Петербург, на первой почте буду иметь удовольствие читать от вас письма и уведомления, что вы находитесь все в добром здоровье и благополучны, чего я от всей искренности моего сердца усердно слышать от вас желаю, а, между тем кончу мое письмо подтверждением, что я, во всю жизнь мою пребуду с глубочайшим моим высокопочитанием ваш, и прочее".
Прочитав сие письмо, продолжал я прежде начатое свое и писал следующее:
"Весьма и весьма доволен я тобою, мои друг, что ты не пропустил отписать к нам письма из Крестцов. Оно служило нам не малым утешением. По крайней мере, узнали мы, что ты до Крестцов доехал благополучно и много тому порадовались. Описанием путешествия твоего я доволен и нахожу в письмах твоих слог час от часу лучший и приятнейший. Вот что делает практика и многое упражнение! Теперь повезли твое письмо в Ламки, ибо мать еще там, и хотели домой приехать сего дня с Лизкою. У нас в самое сие утро кажется сделалось начало зимы: туманы миновались, сделался в 6 градусов мороз, прояснилось и выпал снежок, забеливший только землю, а у вас, надеюсь, давно уже зима. Но Богу известно не сойдет ли еще?
"Как сие письмо к тебе дойдет, то будет уже недели две и слишком, как находишься ты в Петербурге. О, Павлушка! как-то ты в сем славном городе поживаешь, и что-то с тобою, мой друг, там происходит? Ты в Настасьином письме пишешь, что однажды, сидя на бугорке под елками, думал, что полетел бы к вам в нашу сторону, а я полетел бы теперь к тебе, посмотрел бы на тебя, на все твои дела и на все происходящее с тобою.
"Без сомнения, ты кой с кем теперь уже познакомился и жить там попривык уже сколько-нибудь. Желал бы я, мой друг, чтоб ты, в рассуждении не коротко известных людей, имел всегда осторожность и всегда б то помнил, что ныне наполнен свет множеством таких людей, коих наружности ни как не можно верить, и что, положась на оную, тотчас обмануться можно. А особливо обходись осторожно с молодыми людьми. Из них постоянных и добродетельных ныне со свечкою посреди бела дня искать надобно. Берегись, чтоб они не завели тебя в какие сети и не запутали во что-нибудь худое. В особливости береги как можно деньги и не теряй их по-пустому. Я потребую от тебя в них отчету, и тебе стыдно будет, ежели ненужными издержками ты меня огорчишь и уменьшишь ту радость, которую иметь я буду при твоем возвращении. Тебе надобно уже учиться хозяйничать и помнить, что и весь наш достаток невелик. Тебе ж самому сбереженное после сгодится, а как не достанет на надобное, то где ты тогда изволишь взять?
"Неизвестность о Михайле Васильевиче нас пуще всего тревожит, и мы будущей почты с величайшею нетерпеливостью будем дожидаться, надеясь, что получим с оною от тебя письма из Петербурга, и что оные решат, по крайней мере, в сем пункте наше сомнение. О, как бы желали мы, чтоб ты нашел его в Петербурге. Ежели он тут, то скажи ему от меня, что я приношу уже ему тысячу благодарений за все его к тебе ласки, о которых я не сомневаюсь, что он тебе оказывает, я желаю ему всех на свете благ, а не пишу к нему за тем, что нахожусь еще в неизвестности.
"Бессомненно получил ты теперь и первые мои к тебе письма. Я исполняю верно мое обещание и пишу к тебе со всякою почтою все на все что с нами происходит. Не сомневаюсь также, что и письма, бывшие с тобою, ты уже кой к кому разнес и можешь нас теперь о действии их уведомить. О, как интересны для нас будут с сего времени твои письма! Я бы желал, чтоб ты описывал вам все и все и уведомлял нас о всех происшествиях обстоятельно. Каждое твое слово будет для меня любопытно и приятно. Чтоб успевать тебе более написать, то пиши, когда досужно заблаговременно и сколько когда написать удастся, так как то делаю я. Чрез что и наберется много, а чем больше будешь писать, тем для нас приятнее, а тебе полезнее будет, ибо тем более приучишься к слогу писем.
"В праздное время ищи пребывание свое сделать себе колико можно полезнейшим, стараясь видеть все зрения и примечания достойное. Поищи случая побывать на фарфоровой, на хрустальной и на шпалерной фабрике, также в Академии Наук и Художеств, в Адмиралтействе, в Невском монастыре и в других тому подобных, знаменитых местах, и замечай все, чтоб было тебе, по приезде к нам, о чем рассказать и тем доказать, что ты не по пустому был в Петербурге.
"Ежели нечего тебе читать, то отыщи книжные лавки, а особливо Миллерову, яко наиглавнейшую. Набери поболее везде каталогов и не найдешь ли какой хорошей биографической книги. Пожалуй себе хоть купи оную и читай. Еще не отыщешь ли в академической лавке "Петербургских прошпектов", и когда деньги будут в остатках, то купи и привези с собою. Я давно их добиваюсь. Ежели попадутся эстампы с портретами каких-нибудь знаменитых людей, например, у Ниренберцев, и не очень дорогие, то и оные купить можешь. Все сие составит для меня наилучший гостинец, но на все сие не спеши терять деньги. Вот -- чем и чем наполняю я к тебе уже письмо, когда о ином писать нечего, но теперь покуда полно...."
Чрез день после того, ввечеру 14-го ноября, дополнил и окончил я письмо следующим:
"Как завтра у нас почта, то надобно мне написать чем-нибудь и достальное порожнее место на бумаге и что-нибудь еще с тобою, Павлушка мой друг, поговорить. Скажу тебе, что все сии три дня провел я благополучно и мне опять полегчало. Мать твоя с Елизаветою действительно в понедельник, и очень еще рано, из Ламок приехали и застали у вас князя, рассказывающего о своем несгодье. В воскресенье хотелось Петру Герасимовичу, чтоб и он у него был. Итак, посылали звать, но он отказался, но после передумал и, согласясь с нашим винным приставом, поскакал туда с ним на его лошадях и дрожках. Ламковские ему рады, угощают; он препровождает там весь день и ужинает. Унимают его ночевать, но он не остается, но в полночь отъезжает домой, говорит: "светло де и месяц, долго ль доехать". Говорят ему: "поздно, право поздно!" Но, нет, ничего. Хорошо, поехали. Едут себе и едут хорошохонько. Но не успели проехать Княжий Колодезь, как хряп! и оси под дрожками как не бывало! Вот тебе на! закричали они оба. Эдакая беда!.. Что делать? Думать да гадать, а ехать далее никак нельзя и делать нечего. Чтоб воротиться назад в деревню и взять у мужика телегу -- того им и на ум не приходит. А они думали, думали, но другого не придумали, итак, сесть обоим на лошадей верхами и ехать долой, а дрожки с солдатом кинуть. И тут-то была сущая между ими комедия: лошаденки скверные, седел не бывало; ехать принуждены на голых спинах; хомуты мешают; мороз превеликий; светло, но не очень! Маленький снежок затрусил ямки и облапывал только зрение: кажется, все гладко, ан нет! Лошади то и дело оступаются, скользят, и их то в ту, то в другую сторону покачивает. То один закричит "ух!.. упал бы, брат, совсем"; то другой подтверждает тож и бранит и лошадь, и переломившуюся ось. Г. Крупенин -- худой ездок: жмется все с боку к князю. Дорога идет подле самого вала и рва; в потемках лошадь его вскарабкивается на вал, оступается в ров и его едва с себя не скидывает. Он хватается за князя, и его тащит за собою! "Что ты, братец, в уме ли? сам падаешь, да и меня стащил было; это что? да можно ли тебе подалее от меня ехать?" -- "Рад бы, ваше сиятельство, да лошадь что-то нейдет, не сладишь с проклятою!" -- "Э! конечно, супонью затянулась".-- "И быть знать так; но как же быть?" -- "Слезать видно тебе долой и рассупонивать". -- "Но взлезать-то, ваше сиятельство, как опять? нас ведь сажали". -- "Экой ты! да разве бугорков мало?" Милый наш пристав и стал было уже приискивать бугорок, но князь, захохотав, его уже остановил: "как ты, братец такой, говорит ему; как ты не рассудишь? какой супони мешать лошади верховой?" И так далее. Сим образом путешествуя, насилу, насилу доехали они домой.
"Боле сего писать негде: бумага вся. Итак, прости, Павлушка, и будь благополучен".
Чрез четыре дня после отправления сего письма, писал я опять к нему от 19-го ноября следующее:
Свободное копирование
