Сергей Прокофьев. Дневник - 606

17 июля

Писал дневник, не более не менее, как о моём конкурсе на рояль. Этот день у меня ярко врезался в память и я не боялся что-либо забыть; наоборот, я отложил отчасти оттого, чтобы всё поулеглось и чтобы яснее можно было написать. Сегодня, когда писал, то события этого дня не оставляли меня равнодушным, и я заново переживал весь жар борьбы.

Днём была Надя Раевская, говорили о войне. Андрюшу Раевского забрали в полк. Колечка Мясковский, как бывший офицер, наверное тоже пойдёт. Ну какой он вояка!

В пять часов я отправился на Острова, погулял и в семь явился к Гессенам. Там, конечно, только о войне и вполне естественно для еврейской семьи, более пессимистично и менее патриотично.

Пришёл Городецкий. Мои сведения о нём были таковы: читал его мало, но читал; считал одним из наиболее талантливых теперешних поэтов: как внешность знал за человека с длинным носом. Оказался он не только с длинным носом, но и с длинным ростом, так что я, будто и не маленький, смотрел на него снизу вверх.

Но что важнее, под некрасивостью черт скользила какая-то нежность лица, голоса, манер, производя весьма очаровательное впечатление. Одет с некоторой экстравагантностью. Итог - привлекательный.

После обеда, за которым говорили только о войне, Каратыгин предложил Городецкому и мне выпить кофе на терассе и там поговорить о наших делах. На терассе я изложил положение вещей сначала с внешней стороны, т.е. для чего и когда должен быть сделан балет, а затем с внутренней, т.е какой балет желательно было бы сделать:

1) из русской жизни;

2) драматичный или юмористичный, но не просто так себе, т.е. чтобы был кипяток или лёд, но не тёплая водица;

3) сжато и сложно изложенный с быстро развивающимся действием;

4) чтобы не было моментов без действия;

5) чтобы он состоял из пяти-шести коротких картин в общей сложности на полчаса.

Городецкий, по-видимому; увлёкся идеей и сказал, что это как раз то, что он думал - написать вещь с одним сплошным действием. Затем я играл ему мои сочинения, он остался очень доволен ими, радостно сказал, что понял меня и знает, что надо, и, по-видимому, с удовольствием примется за балет. В дополнение я сказал, что хотелось бы начать балет с самого главного («так, чтобы зрители, опоздавшие к поднятию занавеса, уже не могли понять в чём дело». Городецкий: «Великолепно!!»). Кончить балет можно было бы дикой пляской, но сделать так, чтобы это была не пристёгнутая пляска, а кульминационный момент всей вещи, в которую бы влетела и на которой бы кончилась вещь. Городецкому это тоже понравилось. Как только он напишет черновые наброски сюжета, он пришлёт их в Кисловодск.

Распростившись с хозяевами, мы вместе вышли и на Каменноостровском расстались, крайне довольные друг другом. Вернувшись домой, я заявил маме, что мои дела с Сергеем Городецким готовы и я могу ехать хоть завтра. Даже лучше скорее выехать, а то дело клонится к войне и, случись таковая, начнётся такое движение по железной дороге, что не достанешь билета. Если начнут перевозить войска, то пассажирское движение может быть совсем прекращено. Дома обсуждали всякие планы и решили постараться завтра уехать.