8 апреля
Поиграв полтора часа Концерт, я зашёл в Консерваторию, где узнал, что экзамен уже завтра. Я заехал к Безродному, но его нет дома, оставил ему записку, прося приехать прорепетировать сегодня вечером. Винклер очень хвалил Голубовскую, считая её тонкой пианисткой, важной конкуренткой на рояль. В без четверти два я был в милом Шахматном Собрании. У барьера, поставленного перед столами играющих, стояла толпа в несколько рядов (впоследствии в пять рядов, много на стульях). Для входа за барьер надо платить пять рублей, что я и сделал. Два часа, звонок, маэстро занимают свои места. Я разместился у стола Ласкера. Старикашка Блэкберн, в первом туре наскочивший на Ласкера, делал свой ход: Ласкер вместо ответа встаёт, небрежно гуляет по залу, затем возвращается, берёт пешку, делает ею свой ход и щёлк часами. Величайший турнир начался. За соседним столом Нимцович играл с Капабланкой. Капабланка уже два раза разбил его и теперь играет быстро, легко и элегантно. Нимцович делает хитрый манёвр ферзём, нападает на пешку. Капабланка отдаёт. Все удивлены. В соседней комнате оживлённо комментируют партию, все кричат, спорят, находят, что Капабланка зря отдал пешку, что у него нет компенсации, а если есть, то слишком малая. Престарелый Гунсберг закатывает против Алёхина какой-то рискованный вариант гамбита Эванса, очевидно заученный, и отдаёт качество. В публике ропот, что Гунсберг выжил из ума. Другой говорит, что, наоборот, это тонко, что он заранее придумал такую штуку. Алёхин сидит с красными ушами, но ловко отбивает. Яновский в своём великолепном сером костюме пришёл с опозданием и как сел с Бернштейном, закрыл лицо обеими руками и, уткнувшись в доску, просидел не двигаясь до конца. Бернштейн, наоборот, вскакивал, волновался и иногда кричал на публику, чтобы не шумели. Между тем публика всё прибывала и заполнила весь зал. Сбор в четыре часа равен семистам рублям, но всё приходили новые и новые лица. Капабланка уже получил атаку и, вопреки мнению всех петербургских корифеев, не только отыграл у Нимцовича пешку, но форменно насел на него. Нимцович сидел растерянный, уткнувшись в доску и. видимо, теряя голову. Капабланка наоборот поражал лёгкостью, с которой давалась ему игра: он вскакивал, глядя, что делается на других досках, гулял по залу, смеялся. Алёхин разгромил старика Гунсберга и публично сделал ему овацию, гордясь тем, что первая победа великого турнира досталась петербургскому игроку. Ласкер играл очень медленно и вдумчиво и постепенно одолевал старого Блэкберна. У Маршалла с Рубинштейном получилась скучная партия - все усилия Маршалла разбились о каменную крепость Рубинштейна. Хотя в соседней комнате Д. и кричал, что он клянётся, что у Маршалла выигрышное положение, но это не помогло и партия окончилась вничью. Бернштейн, улыбаясь, подошёл к Сабурову, и сказал:
- Яновский по отношению ко мне порядочный человек, он верен себе.
Я спросил у Сабурова, что сие значит, он ответил, что раньше Яновский всегда проигрывал Бернштейну. Но в Бернштейне, несмотря на его внешний блеск, есть что-то неприятное, и я от души сочувствовал элегантному Яновскому, имеющему обаяние в своём прошлом. В пять часов я ушёл и обрадовался, очутившись на свежем воздухе. Поехал я в «Вену», где Крейцер ждал меня обедать. Я очень не прочь вовлечь его летом в европейское Round-reise. Мило пообедав, я вернулся домой репетировать с виолончелистом «Балладу», но тот сообщил, что сегодня не может, а будет завтра с десяти часов в Консерватории. Ну и отлично, «Баллада» у нас идёт. Вечером я немного играл и писал дневник, вообще же чувствую себя утомлённым и болтал по телефону с Дамской, рассказывая ей про турнир. Она очень заинтересовалась Капабланкой и с величайшим интересом внимала всем подробностям.
Свободное копирование
