17 января
Утром поиграл мои сочинения для Москвы, приводил в порядок, особенно Сонату. Чудесная погода; я прогулялся в ожидании Черепнина вечером. У Черепнина проходили «Фигаро» и «Шехеразаду». Отношения наши как-будто совсем установились, но нет его прежней ласковости. Это меня иногда злит. Впрочем, я по-прежнему шучу, а когда мне что не нравится в его объяснениях, то возражаю.
Затем я зашёл к классным дамам и спросил, будет ли заниматься Блуменфельд со своим ансамблем. Те объявили, что занятие-то будет, а примут ли меня в класс - это неизвестно, потому что у него и так полно; он, взглянув в журнал, будто бы сказал, увидев мою фамилию: «Это ещё что за фигура?» Ясно, что нетерпящие меня классные дамы хотели сказать мне дерзость. Я ответил им: «Вот оттого-то он так и спросил, что меня не знает». Пошёл я к Блуменфельду несколько противувооружённый, но дамы болтали хлам - Блуменфельд оказался страшно любезным и, узнав, что у меня есть виолончельная «Баллада», предложил принести её в класс и даже играть на экзамене. Я доволен. Габель говорит, что экзамен по фортепиано с четвёртого марта, а не в конце марта, как я думал. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! На целый месяц раньше. Впрочем, они продолжатся дней двенадцать, а класс Есиповой играет в последний день, значит, всё же выйдет после пятнадцатого.
Обедали у нас Раевские, но я удрал в Шахматное Собрание, где сегодня последний тур турнира. В Шахматном Собрании чрезвычайно оживлённо, партии в полном разгаре. И игроки, и зрители волнуются и нервничают. Нимцович с трудом отражает атаки Левенфиша, Зноско-Боровский крепко держится против Фл., который бледный, как всегда, и в обычной своей позе, с лицом, закрытым руками, сидит над доской и выжимает упорно партию. Алёхин храбро атакует старика Алапина. Перерыв. Нимцович отворяет окно, всем туловищем высовываясь на мороз - своеобразная манера освежиться. Зноско-Боровский сидит в соседней комнате, болтает ногой и читает газету. Я подхожу к нему.
Разговариваю о его партии с Фл. Я:
- Фл. так бледен и сед, а ведь он, кажется, не стар, ему должно не более тридцати пяти лет.
- Ему двадцать семь.
- Что вы говорите?!
Зноско смеётся:
- Это всё от страстей!
- А с виду он такой скромный...
- От страсти можно и в двадцать семь лет стать скромным.
Перерыв кончается. Нимцович выправляет свою партию и жмёт Левенфиша. Я встречаю Терещенко.
Я:
- Н.С., помните, мы весной музицировали у П.П.Сабурова? Я вам хотел послать мою Сонату, но вышел такой странный анекдот...
Терещенко:
- Как же, получил и играл с большим удовольствием... такая ещё любезная надпись.
Я совсем озадачен, но в этот момент по залу проносится, что Фл. сдался, и наш разговор прерывается и все спешат к месту сдачи. Я искренне огорчён за Фл.. он сегодня вызывал мои симпатии и я хотел, чтобы он взял первую премию. До конца турнира мне дождаться не удалось, в час ночи я ухожу домой.
Свободное копирование
