25 февраля
Встав в девять, прогулялся на городскую станцию и взял билет на ускоренный бис. Вернувшись в гостиницу, звонил Юргенсону, испросив аудиенцию на половину второго. Прийдя к нему, я протолковал час целый, но это ни к чему не повело, и результат принизил мои ожидания. Он доказал мне, что напечатать Концерт ему стоит две тысячи, а когда он окупит расход? Быть может, Концерт не пойдёт, и тогда эти две тысячи совсем пропадут. Словом, он предлагает так: гонорар триста рублей, но тогда, когда будет продано сто экземпляров.
- И то, - добавил он, - это условие мне не выгодно, если, допустим, сто экземпляров разойдутся в двенадцать лет.
Меня это задело. Я сказал:
- Ну знаете, если в течение десяти лет не разойдутся сто экземпляров, то я вообще отказываюсь от гонорара!
Так это и занесли в условия. Я предлагал мою «Балладу», он её принципиально взял, но предложил подписать условие позднее, так как теперь столько вещей ждёт очереди, что всё равно они будут лежать несколько месяцев. Например, «Токката» с октября ждёт очереди и только на днях пошла в гравировку, а декабрьская Соната ещё лежит. Словом, я ушёл, не получив ни гроша. На прощанье я, смеясь, сказал:
- Хорошо же, Борис Петрович, я вам пришлю теперь ещё партитуру «Снов»: вы мне осенью обещали их издать, так теперь гравируйте две партитуры сразу.
- Если обещал, то... что-ж... я держу слово, - ответил он, видимо совсем упустив это обстоятельство, подкатывавшее его ещё рублей на восемьсот-тысячу.
Затем мы распростились. На улице стоял чудесный тёплый день, текли ручьи, у меня до аудиенции Кусевицкого оставалось два с половиной часа. Я вытащил из кармана моего «лучшего московского друга» - план города - и пошёл пешком. Было чуть-чуть досадно, что я вернусь без денег и что все мои уговоры и старания сейчас разбились о каменного коммерсанта.
Впрочем, я быстро утешился. Зашёл в почтамт за письмом от Макса и отправился к Филиппову чего-нибудь попить. Там с большим удовольствием прочёл максово письмо и по его совету бросил открытку Никольской. На одной стороне я ничего не написал, а на другой написал примечание: «Чтобы прочесть написанное на обратной стороне, надо его слегка намочить следующим составом: двухромокислого кали 10 гр., лимонной кислоты 5 капель, чистого спирту 100 грамм», - пусть себе повозится.
От Филиппова поехал к Кусевицкому в тот же особняк Глазовского переулка, где я три года назад пытался встретить Скрябина. Сергей Александрович принял меня чрезвычайно любезно, сказал, что чрезвычайно интересуется моим Концертом и знает, что он исполнялся прошлым летом у Сараджева. Предложил мне чаю, во время которого я ему рассказывал о моём пребывании в Консерватории, прошедшем и настоящем. Затем мы перешли в другую комнату.
- Мне очень, очень приятно будет выслушать ваш Концерт, - сказал Кусевицкий.
- В таком случае вы легко поймёте, что мне втройне приятно сыграть его вам, - любезно ответил я.
Он: - Вы ничего не имеете против того, чтобы играть на «Стейнвее»?
Я: - Помилуйте, это кажется самая нобельная фирма!
Он: - Я предпочитаю «Бехшгейн», но для того, чтобы играть на «Бехштейне», нам пришлось бы подняться на второй этаж.
Я исполнил мой Концерт Des-dur очень недурно, с увлечением и удовольствием. Он очень внимательно сидел с партитурой и иногда тихонько дирижировал. Когда я кончил, мой Концерт получил похвалу, превзошедшую все дотоле полученные:
- Ваша вещь привела меня в экстатическое состояние. Это настоящая, прекрасная, прекрасная и прекрасная музыка! Я ужасно сожалею, что мои абонементные концерты будущего сезона уже подробно распределены, и я не могу его поместить в их программу, но на общедоступных я его непременно исполню. Его может сыграть только большой пианист... вы, например. Я надеюсь, что вы согласитесь исполнить его зимой на общедоступном концерте, а через сезон и в абонементском, в Петербурге и Москве: этот Концерт или тот, что вы напишете.
Извините за нескромный вопрос: сколько вам лет?
- Двадцать один год.
- Вы очень, очень молоды. Так рано написать такую вещь, с таким напряжением! Правда, Скрябин написал свой Концерт в восемнадцать лет, но я его и не сравню с вашим!
Я спросил его, каков Концерт для пианиста, он ответил:
- Я вам на это скажу, что это прекрасная, прекрасная и прекрасная музыка!
Затем я играл ему «Сны». Он сказал, что это очень милая пьеса, которую необходимо издать, которую будут играть, но которая, будучи написана раньше Концерта, не может иметь такого значения, как Концерт. И он прямо говорит, что исполнять «Сны» он не будет. Затем он спросил об издательстве моих сочинений, посылал ли я в его Российское Музыкальное Издательство. Я сказал, что посылал, но был отвергнут и что теперь меня издаёт Юргенсон. Узнав, что Концерт только что отдан Юргенсону, Кусевицкий очень пожалел о том, пожалел также, что я другие свои сочинения не присылал в Российское Издательство. Я сказал, что я не знал, будет ли удобно по отношению к моему постоянному издателю Юргенсону, если я часть моих вещей стану посылать в другое издательство. Затем я откланялся, причём Кусевицкий сказал, что бюро его концертов пришлёт мне официальное приглашение на участие в общедоступном концерте будущего сезона.
Покинув гостеприимный особняк Глазовского переулка, я зашёл к Сараджеву и к Держановскому, обоих не застал дома, вернулся в «Боярский двор», пообедал, в девять часов вечера выехал в гостиничной карете на Николаевский вокзал и в десять отбыл из Москвы. В моём купе, несмотря на то, что вагон «спальный» и что мужчин и женщин разделяют, оказалась невзрачная дама и барышня а la Лида Карнеева. Однако я предпочёл комфорт женскому очарованию и, перекочевав в другое, совсем мужское купе, недурно спал до утра.
Свободное копирование
