19 февраля
В десять часов генеральная репетиция сегодняшнего выступления малого оркестра. Черепнин волновался до невероятия; когда же я ему заметил об этом, он мило ответил, что, наоборот, он очень спокоен. Начали репетицию отвратительно, но потом разошлись и играли совсем недурно. Вебер, за которого я боялся, прошёл тоже хорошо. Сегодня рояль в первый раз стоял так, как это бывает на концертах. На предыдущих же репетициях он торчал где-то далеко за оркестром. Я питаю необыкновенную нежность к раскрытому концертному роялю, стоящему на эстраде впереди оркестра и готовому воспроизвести концерт. Эту нежность я испытал и летом, когда играл мой Концерт, и теперь, когда я стал за пульт у раскрытого рояля. Мне пришло в голову, что много раз в жизни мне придётся и играть концерты, и дирижировать. Интересно, что из двух больше?!
Едва я успел вернуться домой и поесть блинов, как пришлось снова отправиться в Консерваторию пройти с Черепниным номера из «Жизни за царя» и прорепетировать с хором гимн и здравицу (глазуновскую). «Боже царя храни» хотели исполнять под аккомпанемент фортепиано, но мне пришла блестящая идея спеть его с органом. Идея принята, и теперь он звучит здорово.
Половина восьмого мы четверо - мама, Mlle, Макс и я - уселись в «туриста» и поехали на вечер. Так как мы прибыли туда без десяти восемь, то в зале никого ещё не было и казалось, что мы будем играть при пустом зале. Наш оркестр наводнял артистическую - уши вяли от хаоса его звуков. Первым номером шла дранишниковская «Волшебная флейта». Начали её чуть-чуть с опозданием, так что, когда я вышел на эстраду, зал был почти полон. Перед выходом я ощущал маленькое волнение, очень приятное, вроде как, например, перед путешествием. Симфонию оркестр играл довольно порядочно для «учеников низшего курса» и довольно посредственно для слушателя со сколько-нибудь требовательным вкусом. С моей стороны (на мой собственный суд) ошибок не было (кроме одной, где я прозевал показать forte). По отзыву публики я дирижировал очень корректно, даже слишком; Глазунов нашёл все темпы безусловно верными; Черепнин сказал, что всё было хорошо и что теперь со мною можно разговаривать на языке дирижёра. Всё это отлично, тем более, что мне столько раз приходилось слышать, что дирижёра из меня не выйдет: и от Мясковского, и от Захарова, и не так давно от того же Черепнина - ото всех с холодной, продуманной уверенностью!
Успех симфония имела средний, должно быть, из-за скуки. После симфонии следовал концертштюк Вебера. Гаук играл местами тонко, но много мазал. Я аккомпанировал честно и точно. Оркестр иногда терялся в миллионах пауз, но благополучно доехал до конца. Гаук имел большой успех не за игру, конечно, а за смазливую мордашку. Затем Дранишников дирижировал «Свадебное шествие» с трубами, барабанами и вызовами директора. Я же сидел с Максом в буфете и пил лимонад. (Забавная аналогия - после «Грозного» я точно так же пил лимонад с Захаровым).
Когда началось второе отделение, я пошёл на балкон, нашёл Умненькую одну и провёл с нею весь вечер. Как всегда в таких случаях, было страшно приятно. Говорили о том, о сём, о том, что я злой, о том, кто такая «Марта Шверлейн», о том, что она хочет учить эту партию и что в четверг к ней даже придёт Красовская.
Бобрович и Ман-дель-Баум (!), чтобы репетировать квартет из «Фауста». В антракте мы спускались вниз. Её видела мама и нашла очень интересною. Половина двенадцатого Умненькой надо было домой. Я пошёл её провожать, несмотря на её протесты.
Свободное копирование
