15 сентября
Сергий:
Ещё одна, последняя страница,
И кончена симфония моя...
И последнюю страницу дописал, и кончил симфонию. Кончил мою первую вещь, написанную с надеждой на исполнение. Прежде я всё хотел написать оперу и возился над «Ундиной», но осенью я серьёзно стал подумывать об исполнении и решил, что с симфонией скорей добьёшься этого и, не надеясь на зиму, положил написать такую летом. Видя оркестровое исполнение вещей Лембы, Галковского на наших ученических концертах и спектаклях, я решил, что сюда попасть и не особенно трудно, так как я едва ли напишу хуже их. Решение моё усилилось. Были даже порывы начать симфонию, но я себе не позволял, находя, что много всё равно не сделаю, а буду только портить. Иногда, когда некоторые ученицы постарше меня не особенно дарили вниманием, я думал: «Подождите, когда через год остальные ученики будут все возиться над моею симфонией, а я буду автором...», - хотя сейчас же рассудок говорил, что, во-первых, это ещё вопрос, а во-вторых, это ещё очень далеко. Принялся я за симфонию ревностно. Одним из главных двигателей была перспектива исполнения. Может, скажи мне кто-нибудь: симфония исполнена не будет, и я едва ли кончил бы её. Были моменты остановок на скучных а трудных местах, и во время сочинения, и во время инструментовки, но я уже так свыкся с мыслью, что осенью явлюсь в Петербург с симфонией, что картину явки без неё я себе как-то и представить не мог. Находили моменты и отчаянья, когда никак не сочинялась какая-нибудь тема, не одолевалась какая-нибудь разработка или не выходило тутти в партитуре - я злился, решал никогда в жизни не писать симфонии, - но большею частью всё шло гладко и приятно.
В половине сентября был назначен наш отъезд в Петербург, и вот пятнадцатого симфония завершилась. «Окончен труд...», надо ждать теперь исполнения. Теперь, когда работа уж завершена, я спокойно отношусь к тому, сыграют ли её или нет. Может быть и то, и другое. Я смотрю на это, как на двух игроков, как на два состязающихся лица: и тот и другой могут победить, ни та, ни эта победа не удивит - может только обрадовать или опечалить. За моей симфонией есть шансы: музыка красивая - этого, я думаю, отрицать нельзя, - форма правильная, гармония красивая, темы яркие, сплетение тем и контрапункт, хоть жульнический, но есть... За что я боюсь, это за инструментовку. Сильно боюсь, что мои tutti не все окажутся как следует, и это сознание мне мешает иногда полюбоваться своей толстенькой партитуркой. Успокаиваюсь тем, что покажу её Глиэру - он кое-что скажет, Мясковский кое-что посоветует, Глазунов подправит. А исполнят её или нет, всё равно хорошо, что я написал симфонию. Польза для дальнейшего будет и в смысле техники, и во многих других смыслах. Спокойно могу сказать, что моё лето не пропало.
В моём дневнике ничего не упомянуто о первом шахматном турнире, в котором я участвовал в жизни. Начался он пятого февраля этого года в Шахматном Собрании. Турнир был смешанный, для игроков всех категорий. Я так и думал, что войдут все категории, но впоследствии оказалось, что большинство - игроки второй категории, остальные первой и третьей, так что я, не принимая в расчёт даже моей неопытности, был одним из слабейших его участников. Помню, пятого вечером я был в Собрании и, в ожидании начала, сидел в смежной с игорной комнатке, болтая с Малютиным.
Подошёл Чудовский и протянул веерочком беленькие билетики, предлагая вынуть жребий. «Интересно, с кем это я буду играть сейчас», - сказал я и вытянул номер четвёртый. Через минуту он опять подошёл ко мне, взял под руку и повёл в игорную комнату.
- Что-ж, вы можете начинать, - проговорил он. - Вот ваш партнёр.
Нас познакомили. Рядом, за отдельным столиком, были расставлены шахматы, стояли часы и лежала бумага с карандашами. Мы сели. Партнёр, Демчинский. спросил:
- Вы... какой категории?
Я поскромничал:
- Четвёртой... третьей.
- Позволите начать?
- Пожалуйста.
Всё было торжественно. Я волновался страшно. Уже давно моя мечта была - играть в каком-нибудь турнире; она осуществилась. Игра началась. Я едва мог думать. Когда я записывал, мои руки прыгали и выводили какие-то каракули. И партия какая-то не такая. Венская... я никогда не играл венской. Я помнил принцип: надо поскорей выводить фигуры; и ласкеровский: коней сначала, потом слонов, и старался руководствоваться им. Я то и дело посматривал на часы и, чтоб хоть сколько-нибудь успокоиться, жевал конфетку. Когда мой противник задумался, я встал и подошёл к Чудовскому, который за длинным столом, наискось от меня, играл с Вудбергом. Наклонившись над ним, я стал смотреть его запись.
- Вы красный и взволнованный! - улыбнулся Чудовский.
Я услышал, как щёлкнули часы, и кинулся к своей партии. Я, как мне показалось, начал получать преимущество. Начал задумывать стратегическое движение, шедшее несколько вразрез с теорией. Через полтора часа у меня получилось стеснённое положение, затем я проиграл пешку. Нечего и говорить, что меня обдало варом. Затем у меня стало составляться подобие атаки, а далее мой противник неожиданно проговорил:
- Что-ж, мат в один ход...
- Как?
Он показал на f8.
- Да, правда...
На этот раз я не был так ошеломлён. Удар уж был нанесён с потерей пешки. Я пошёл в соседнюю комнату, где уже сидел проигравший Траубенберг и писал таблицу турнира.
- Проиграл? - спросил я.
- Да. Но я очень рад: это значит я все остальные партии выиграю.
- Ах вот как! Ну а я тоже проиграл, - мы с вами товарищи по несчастью.
Следующую партию я тоже проиграл и вообще весь турнир играл крайне неудачно. Но почти каждую партию мне удавалось получать хоть какое-нибудь преимущество и затем проигрывать подставками или просто слабыми ходами. Это мне давало постоянно надежду, что следующую-то партию я уж непременно выиграю. Это почти и оправдалось. В двух последних турах я должен был играть с первыми категориями, - едва не выиграл у Люца и, наконец, одержал победу над подвыпившим Потёмкиным. Таким образом горечь поражений была вознаграждена.
Свободное копирование
