1 июля
Четвёртого числа мая вечером был черепнинский экзамен, собственно наиболее неудачный экзамен этого года. За партитурное чтение, несмотря на то, что я, кажется, уже хорошо читаю ноты, - мне поставили 4, а за палочное махательство 3,5; ну это собственно в порядке вещей: что можно хотеть - я всего раз в году дирижировал! Экзамен по инструментовке был на другой день. Мне дали довольно интересную работу: D-dur'ную Humoresk'y Грига. Я её инструментовал достаточно правильно, но просто, до бесцветности. Лядов и Черепнин, проверявшие её, почему- то поставили 3,5, и оба расписались. Устные вопросы задавали о страшных пустяках: заставили, например, подробно рассказать о всех ударных инструментах. Поставили 4,5. Что касается Корсакова. - будучи болен, он на экзамене не присутствовал, - то годовой отзыв (мне удалось подсмотреть) был таков: «Способен; очень мало приносил работ; успехи незначительны; 3,5». Совершенно прав. В прошлом году я исправно посещал его уроки, исправно приносил работы и шёл хорошо. В этом же году я стал часто пропускать, пользуясь тем, что Римский-Корсаков, имея в классе много учеников, советовал подавать работы через урок, т.е. раз в две недели, я стал приносить ещё реже, - да ведь и времени в году у меня было вот как мало! Ну, и успехов, сам чувствую, не сделал: инструментовку кончил, но сам в её знании далеко не уверен. Положим, я думаю, скоро научусь. Средний экзаменационный вывод: у меня 4, Канкаровича 4, Саминского 4,5, Мясковского 5. Наконец шестого нам задали фугу - единственный экзамен, которого я боялся. Тема симпатичная, для работы времени много, стеснений никаких нет, так что работу писать удобно. Я писал тщательно, постоянно взглядывал с лядовской точки зрения, не позволял себе ничего «интересного», - сухо, да побольше секвенций с побочными септаккордами. Кроме того, фугу просматривал Мясковский и сделал некоторые указания насчёт мелочей, большинство которых я принял. И чем дальше я писал, т.е. чем ближе развязка, тем я спокойней, - это часто со мною бывает. Подал я фугу после восемнадцатичасовой (приблизительно) работы, раскинутой на три дня.
На восемнадцатое мая был назначен выезд, вещи уложены, билеты взяты; поезд идёт в 6.30. В тот же день утром я должен был узнать судьбу своей фуги и пошёл в Консерваторию. Оказалось, что начали проверять с гармонических задач, затем контрапункт и только тогда фуга. По нашим расчётам, до фуги надо было проверить свыше ста пятнадцати задач! Чёрт знает, сколько бездарностей носят почётное звание теоретиков ! После долгих стараний мне удалось упросить, чтобы мою фугу проверили до отхода поезда. Вдруг вылетает Лядов:
- Вы, Прокофьев, шахматист?
- Да, я играю...
- И хорошо, сильно?
- Довольно сильно.
- Ну все-таки, как, приблизительно? Какой категории?
- Третьей.
- Третьей? Ого!
- А вы, Анатолий Константинович, хорошо играете?
- Да я был в двух клубах записан. Ведь мои друзья и Шифферс (он страшно твёрдо произнёс «е»), Чигорин!
- А вы какой категории?
- Да четвёртой я так, ничего, да только теорию, дебюты плохо знаю.
- А вы, Анатолий Константинович, в Шахматном Собрании бываете? Вот бы нам сыграть!
- Ну, что там! Ведь вы, видите ли, сильней меня!
В это время показался Глазунов, и Лядову:
- Ну что-ж, никакого сомнения в переходе быть не может.
- Ну всё-таки, Саша, он хочет знать отметку.
- Да четыре с половиной, я думаю. А?
Так мне четыре с половиной и поставили. Глазунов (оба очень любезно со мной поговорили) сказал, что нет ни одной ошибки и всё сделано очень хорошо, только поинтересней, повкусней надо контрапунктики, а вступления, напротив, все очень красивы. Я было заикнулся насчёт того, нельзя ли в будущем году миновать форму, но получил самый решительный ответ, что надо проходить форму, и конец. Мы распрощались (Лядов крепко потряс руку и сильно наклонил голову) и я, счастливый и довольный, отправился на поезд. Такого счастливого конца никто не ожидал. Рассказывают, что месяца полтора назад Асафьев встретил где-то Лядова и начал спрашивать, как идут занятия в классе. Между прочим:
- А Прокофьев?
- Ну!... - и Лядов сильно махнул рукой.
Теперь всё сошло благополучно. Впоследствии я узнал, что и весь класс сдал прекрасно: Мясковский, Элькан и Акименко 5, Канкарович, Розовский, Саминский 4,5. Захаров и Асафьев (он совсем не ходил из-за университета) будут держать осенью. Вот Лядов! В будущем, например, году скажут ему: «Чего уроки пропускаешь?» - и он ответит: «Ведь не могут же мои ученики «шесть» на экзамене получить?».
Это было восемнадцатого, а девятого был консерваторский акт. Мама решила непременно пойти, - что это такое? сын четыре года в Консерватории и она ни разу не была на акте. Надо было непременно достать контрамарку. А контрамарки дают только тем, кто оканчивает или принимает участие. Значит, мне добыть никак нельзя. Но тут Канкарович извернулся.
- Давайте на барабане играть, вот и получим!
Это было на генеральной репетиции. Действительно, в Концерте Лембы оказался Gran Cassa и я взялся на нём играть, а Канкароша на тарелках. Прежде я никогда даже вблизи не стоял, но тут мы храбро уселись и стали считать такты. Всего надо было ударить один раз, и перед самым концом. Считали мы считали, да так и просчитали: Концерт кончился, а мы всё ещё не ударили. Тем не менее мы решили играть на акте, только попросили Малько махнуть нам в этом месте палочкой. А контрамарку получил. На акте по обыкновению - миллиард народу. Маму удалось посадить лишь в пятнадцатом ряду. Затем я пошёл туда-сюда, натолкнулся на Анисимову, потом Садовскую, Диму (так зовут гимназиста последних классов, двоюродного брата Абрамычевой). Я всем объявлял, что после антракта первый номер - моё выступление, и когда удивлённо спрашивали «на чём?», я спокойно отвечал: «На турецком барабане». После антракта мы с Канкаровичем заняли свои места и принялись считать такты. Наконец, смотря одним глазом на Малько, а другим в ноты, сосчитали и ударили. Оказалось, попали вовремя. Только многие, кто нас слушал, нашли, что мы слишком не «форте» ударили, и думали, что мы бухнем сильней. А всё-таки, как мы ни смеялись над этим барабаном, всё же как- то отрадно, когда отыгрались и ничего над душой не висит. Я первым делом по окончании бросился и обнял Лембу с вопросом - хорошо я сыграл? «Хорошо, хорошо», ответил тот, которому, очевидно, совсем было не до того. Затем я вернулся к своей компании.
На другой день мы уехали из Петербурга и Европы.
Свободное копирование
