Дневник театрального деятеля - 39

15 ноября

В театре первым встречаю Головашенко, который говорит, что сдача отменена, так как «лита» нет, будет просто предварительный просмотр, после чего, может, будет обсуждение, может, нет. Сели с ним во втором ряду.

Сцена открыта настежь, свисают увеличенные гонги, по сцене разбросаны бочки и другие предметы, которые будут обыгрываться по ходу действия, пианино с русалкой-девой, какие-то цветовые пятна. На портале надпись — «Новая», по бокам портала с одной стороны — «Мистерия», с другой — «Буфф». «Буфф» — на ромбах клоунского костюма. Два ведущих клоуна. После пролога, где семь Нечистых, стоя на бочках и ударяя в гонги молотками, объявили о «Новой Мистерии — буфф», о том, что написал ее Розовский, чья фамилия рифмуется с фамилией Маяковский, пошел допотопный период, где было изображено, как сидящие на толчках Царь, Царица, чиновники, поп и т. д. «мучают» Россию. Потом случился потоп, здесь предстали обновленные персонажи — Раск в краснозвездной юбке с манерой говорить под Райкина, Мао — дзе — Дун, Аллилуева, Хамы–3, Соглашатель, полосатый, который хочет «согласить» Маяковского и Ермилова, Твардовского и Кочетова, — в общем, все типажи, но не типы. Здесь хороша миниатюра трех Хамов, и поставлена, и сыграна, и по тексту — «В хамстве погряз XX век».

Правде мы предпочитаем ложь,

   И живем мы по закону —

Ты меня, пожалуйста, не трожь,

   Я тебя, пожалуйста, не трону.

Потом у штурвала Мао: «Народ выбирал меня, все там были — теперь в могиле, а я на коне». Ясно, что это и о Сталине, и о диктатуре вообще, но все как-то по тексту мелковато и очень уж дробно. А в это время Нечистые и пьяные валяются по сцене и часто стоят на коленях под гнетом этих грязных сил. Построили ковчег — во главе Мао, отобрали продукты, а на вопрос о хлебе — ответ: вспомните наши достижения в спорте. Потом требование: хлеба, хлеба. И слова Маяковского: «Помнить будете Октябрь 25-е».

Потом Нечистые поют: «Дорога в жизни одна, и людям жить с людьми», а Чистые: «Мы рождены в двадцатом бурном веке преодолеть пространство и простор», и в сатирическом ключе: «Все выше и выше…»

Потом попадают в «ад», 9 кругов «ада» по тексту Розовского — капустник: так, в 8-м круге — 15 шуток из репертуара пошлого конферансье, а в 9-м — неделю заседать в президиуме собрания. В «аду» Нечистые рассказывают про земные страхи, от которых черти взвыли, — печи для сожжения людей, рост числа сумасшедших, атомные бомбы, потерянные американцами в Испании.

Противопожарный занавес отделяет Нечистых от Рая, в который они стучатся.

И вот Рай, буржуазный, пошлый, похабный, — на полу под простынями парочки, а кому не досталось пары, сам себя удовлетворяет. Поют, что свобода, равенство, братство вас встретят в Раю. Тут и райский театр — тети Маши, дяди Вани: «А должно быть, и жарища в этой Африке». Взгромоздясь на стул, кто-то провозглашает, что Маяковский был и остается лучшим поэтом эпохи — и здесь стул из-под говорящего выбивают. В гардеробе Рая работают только работники бригад коммунистического труда. Нечистых, входящих в Рай, приветствует Златоуст, им дают есть мыльные пузыри (хорошая находка). Нечистые декламируют: «Нам правду дай, нам надоела ложь… Все на свете можно доказать с помощью демагогии». Потом Нечистые прорываются сквозь Рай — и вот лучшая сцена — чтение (по радио) самим Фоменко Нагорной проповеди — блаженны будете страждущие, блаженны будете гонимые и т. д. на музыку хорала, очень сильно.

Обсуждение завтра в 14 часов в Управлении культуры.

Вечером у Товстоногова смотрела «Правду! Ничего, кроме правды». Да, нельзя не согласиться с Петром Наумовичем, по позиции спектакль не очень-то порядочный. Суд дураков, свидетели дураки, в расчет принимается мнение только тех, кто «против», а кто «за» — в общем, игнорируется. Но сделано все талантливо. Прием достоверности — ведущий от театра Лавров в зале с микрофоном (в кармане), наплывы борцов: Дефо, Робеспьер, Линкольн, Кеннеди, Димитров, Ал. Ульянов, Шмидт… Эти наплывы — самое лучшее в спектакле, просто маленькие законченные миниатюры в прекрасном исполнении. Если же говорить о документальности, то документальность относительная, а возможно, что нарушен и смысл, ведь материал вырван из контекста и смонтирован заново, из 6 томов следствия сделана трехчасовая инсценировка, так что хоть и изобретательно, талантливо, но упрощено.

Я сидела рядом с Кенигсоном, который находился в Ленинграде на съемках. Ему очень понравилась сцена с Брешко — Брешковской, и он все время повторял, что это изобретательно, а требовать большего по позиции нельзя: «Ведь юбилей, колыбель революции». После театра мы шли по Невскому, и он рассказывал о родном Малом театре, что это 10 театров в одном, что это кошмар и репертуар кошмарный. Рассказывал о Таирове, у которого проработал много лет и который научил его настоящему чувству формы, о Равенских, что это настоящий талант и когда он говорит о том, что его увлекает, то этот грубиян становится аристократом мысли, о Варпаховском, что он делает свои спектакли на доске под одеялом, что у него есть сцена в миниатюре и фигурки, которые он передвигает, придумывая мизансцены, что он культурный режиссер и делает все чистенько, но вот с божьим даром, истинный и настоящий талант, человек со своей темой — это Фоменко, хотя и «хулиган», о котором он несколько лет говорит, чтобы его пригласили на постановку в Малый театр, и еще о многом другом.