27 октября
В 10 утра пошли в Театр Ленинского комсомола на просмотр «Дыма отечества». Подходим с Шумовым к театру — ни одного человека вокруг, а раньше (при Эфросе) еле проходили через служебный вход. Идем, говорим об этом, подходит Ануров из горкома, присоединяется к разговору: «Да, если бы нам еще с „Современником“ и Таганкой так поступить, вот жизнь-то была бы», — говорит он вполне серьезно. В театре — никого, так, человек 40, уж совсем «своих». Поднимаемся по лестнице. Вижу, стоят Сапетов, Мирингоф (директор театра), Голдобин. Шумов направляется к ним, а я, чтобы не здороваться, иду мимо и сажусь в фойе в кресло ближе к буфету. Через некоторое время вижу, что в мою сторону движутся Сапетов и Закшевер, я скорее открываю сумку и начинаю в ней рыться, чтобы опять-таки не здороваться, но они направляются прямо на меня и подходят вплотную. Сапетов протягивает мне программку и говорит: «Доброе утро», а Закшевер протягивает руку, ничего не поделаешь, подаю и я, и он целует мне руку. Вот это да, два Иуды сразу! То ли перед очередной гадостью, то ли по тем же мотивам, как и с Тарасовым. Шумов говорил, что Сапетов брал под руку Тарасова и просил устроить куда-нибудь на работу, а то под него «копают». Потом смотрели плохой спектакль. Ни пьесы, ни режиссуры, ни актерских работ. В антракте ходила по фойе, как по крышке гроба. Театр очищен от «скверны» — нет фотографий, макетов эфросовских спектаклей. Новое — большой портрет того больного Ленина, на который когда-то обратил мое внимание Борис Владимирович. После спектакля сразу ушла, а начальство — Шумов, Голдобин — заходили в кабинет директора, где им по случаю присвоения Мирингофу звания «Заслуженный работник культуры» (сегодня) поднесли коньяку. И ничего, пили, хотя Шумов дорогой говорил, что он Мирингофа не может видеть. А вернувшись, Шумов докладывал по телефону Владыкину, что спектакль есть, что надо только его доработать, и это при том, что на самом деле он все понимает и очень точно оценивает, когда рассказывает свои впечатления жене, с которой часами беседует по телефону. Так что Шумов тоже «явление», как он выразился о Владыкине. Интересный штрих — в понедельник, 23 октября, мы с Синянской читали Ницше «Так говорил Заратустра» (кто-то просил кому-то передать эту книгу) и устроили такую игру: не глядя, ткнешь пальцем в афоризм, а предварительно скажешь кому, и были потрясающие совпадения. Так вот Шумову досталось: «Презираемого не вали в одну кучу со страшным» — мы обе обмерли. Мне выпало про аффект, который не надо сдерживать, — тоже совпадает.
По возращении из театра беседовала с Эрманом, он зашел к нам в комнату, ждал Ефремова, которого вызвали, чтобы сообщить, что Главлит не разрешает пьесу Шатрова «Большевики», требует, чтобы и Бухарина не было, и Коллонтай не было, т. к. когда-то она возглавляла рабочую оппозицию против Ленина, и тему террора убрать. Неожиданно Эрман спросил, когда я еду в Польшу. «В декабре», — отвечаю, а он: «Может, все-таки раньше?» Он мне рассказал, что так как театр едет в Польшу на гастроли, а с театром всегда посылают сопровождающих из Министерства (помимо «тех»), то он пришел к Кузину (начальник Управления внешних сношений), и тот предложил ему самому выбрать из списка оформляющихся в Польшу, и Эрман выбрал меня. Я поблагодарила, но отказалась, сославшись, что мне надо заниматься сейчас новой квартирой. Ведь мне непременно надо ехать одной.
А с Эрманом мы еще долго говорили обо всем — о начальстве, о сволочах, вообще он очень подавлен, говорит, что дальше будет еще хуже. Действительно, атмосфера гнетущая. Выступая на профсоюзном собрании, Тарасов говорил, что в праздники будут дежурства, что надо «раскрепиться» по театрам и проверить их подготовленность, проверить оформление и противопожарную охрану, что все важные учреждения будут охраняться — мы готовимся к 50-летию Октября, как к осаде Трои.
Потом пришел Шумов. Он был на встрече Управления кадров Министерства с молодежью Малого театра. Говорит, что «они выдавали крепенько», умно, смело, справедливо. Все удивлялись, какая смелая и умная нынче молодежь, лучше всех выступал Бабятинский. В основном доставалось Северину — директору театра.
Свободное копирование
