Сим образом прошел и сей день и настал тот, в который надлежало приехать к нам г-ну Давыдову и в который случилось со мною множество происшествии, и довольно важных. Я во весь оный, в ожидании приезда командира моего, был дома и заботился о музыке, чтоб она ему понравилась, а более о том, чтоб бездельник поляк, по угрозам своим, не намутил на меня чего-нибудь сему властолюбивому начальнику, ибо, сказывал мне, что он, с досады, для чего в угождение его я не выгоняю немцев, собирался на меня лгать и писать клеветы и челобитные. В самое сие время, и за полчаса только до приезда моего командира, вдруг является ко мне курьер от него, прискакавший с приказанием, чтоб я тотчас, и не медля ни одной минуты, ехал к нему в Рогачи, одну деревню нашей волости, отстоящую от нас верст за двадцать. "Господи, что такое, говорю я, удивившись тому крайне; за чем таким и так скоро! уж не сделалось ли там чего в волости!" Но смущение мое еще увеличилось оттого, что и самый посланный не мог мне пересказать о причине такова скорого призыва, а сказывал только, что г. Давыдов, приехав в Рогачи и нашед там пьяных мужиков, передравшихся в кровь, рассердился и его послал за бурмистром и за мной, и что он никогда еще его таким сердитым не видывал.
Странно мне все сие было и непонятно. Я не знал, что делать: ни то ехать, ни то нет! Однако, хотя было очень уже поздно, хотя очень холодно, хотя колоть от замерзнувшей грязи была превеликая, но, подумав-подумав, решился ехать, и тотчас, приказав для скорости запрячь себе кибитку, и поскакал к нему. И как мне сказывали, что поедет он чрез село Ломовку, то велел ехать сею дорогою, в надежде, что с ним повстречаюсь. Дурно весьма было мне тогда ехать, но я, закуся уже губы, сидели дал [в] волю себя кибитке, как она хочет, мучить. Отъехав несколько верст и уже обмеркнув, встречаюсь я с едущим, собственным его пьяным и еле живым человеком; спрашиваю, где он? отвечает мне, что едет, и едет этой дорогой, и что они приготовили под него и лошадей в Ломовке. "Ну, ступай, говорю я кучеру своему, и погоняй! хоть дурно и очень тряско, но так уже и быть!"
Наконец, уже ночью приезжаю я к Ломовке и встречаюсь еще с мужиками. "Кто едет", закричал я.-- "Мы, мужики из Рогачей, отвечают мне; едем и везем скованных мужиков!" -- "Где Николай Сергеевич?" спрашиваю далее.-- "Он-ста поехал уже, отвечают мне, и мы сами не знаем, где он; конечно, чрез Товарково, а не этой дорогой". Услышав сие, смутился я еще более, ибо наверное заключал, что ему уже тогда в Богородицке быть надобно.
И как мне весьма не хотелось, чтобы он приехал туда без меня и поляк не успел бы чего налгать, то приказал я тотчас кибитку обернуть и скакать во весь дух назад в Богородицк по всей этой ужасной колоти. Но семь верст туда и семь верст назад не так-то скоро переехать было можно.
Чего я опасался, то и сделалось! Николай Сергеевич приехал уже без меня, и я нашел его, окруженного музыкою и уже врага моего, поляка, посаженного в цепь. "Ба! ба! ба! воскликнул я, услышав о том и удивившись; это что такое?" Но теперь надобно мне рассказать все бывшие без меня происшествия подробно. Они были следующие:
Подозревал я тогда, что князь в последнюю свою бытность у г. Давыдова, по привычке своей, что-нибудь ему на меня втайне наклеветал, ибо сей человек, при всем наружном дружелюбном своем обращении со мною, был мне втайне великий враг и недоброхот; следовательно, произвел в Давыдове досаду. Сия досада увеличена была лесниками Черневскими и порубкою там крестьянского леса. Поп тамошний раздосадовал его еще враками своими об оспе, сказывая, что от оной помирает в Озерках множество ребятишек... Далее раздосадовали его бездельники Щегловские мужики, о которых он, как о купленных и переведенных из Щеглова, по его хотению, в особливости пекся тем, что худо и неприлежно строились, и он в досаде всех их там пересек. К вящему умножению досады его, по приезде в Рогачи, находит он пьяных мужиков, перепившихся и передравшихся до полусмерти. Сим он еще того более был взбешен. И тогда-то отправил он бывшего с ним подьячего за бурмистром и за мной. Было то от него, по истине, безрассудное дело! Ибо он сам ехал к нам же в Богородицк; итак, зачем было вызывать меня верст за двадцать, и по такой пропасти?
Но как бы то ни было, он приезжает и Богородицк еще в досаде. Тут поляк, в самом деле, к нему на встречу и спешит подавать ему плутовские и самые мошеннические бумаги, наполненные вздором и клеветами, в закрывательство того, что у него худо выучены были ребятишки. Немец является тут же. Спрашивают музыку. Поляк бежит, приносит инструменты, кладет на стол и наполняет его книгами. Но, к несчастью его, велят играть наперед духовой, которую учил немец. Немец оговаривается и просит Николая Сергеевича, чтобы он приказал мальчикам играть так, как он их учил, а то они все подучены поляком, чтобы нарочно играть дурно. Г. Давыдов им то приказывает и накрепко подтверждает. Начинают играть. Игра пленяет у всех слухи, всем она нравится, все превозносят ее похвалами. Ребятишки, в самом деле, играли хорошо и несравненно лучше, нежели прежде, когда их поляк учил. Старик немец получает похвалу и благодарность от г. Давыдова. Поляк бесится, досадует, приступает к немцу, кричит, по своему обыкновению, спорит и с самим г. Давыдовым, и спорит неучтиво. А как сей о поляке был уже предварен от князя, то сие его вздурило. Он, рассердившись, закричал: "в цепь его! и сию же минуту в цепь!" Сие в один миг было и исполнено, и усача нашего в нее и посадили. А тут, между тем, продолжалась музыка, которою все были довольны. В самое сие время я приехал, и нашед г. Давыдова утешавшегося приятностию музыки и позабывшего всю свою прежнюю досаду, обрадовался и удивился сплетению всех помянутых происшествий и обстоятельств. Судьба, ровно как нарочно, произвела все оное на тот конец, чтобы мне при том не быть: невинность моя защищена и злодейство, само по себе, было наказано! Итак, кто копал другому яму, тот сам в нее попал! Впрочем, весь тогдашний вечер провожден весело, и был для всех тут изготовлен ужин. Что ж касается до поляка, то его чрез несколько часов из цепи выпустили; но спесь и пышность его была тем низринута, и он был уже как в воду опущенный и из волка сделался тише агнца, а поутру на другой день был уже он и формально отрешен. Итак, освободились мы наконец от сего беспокойного и неугомонного человека и получили, вместо его для учения музыкантов наших, не только искуснейшего по знанию, но и добронравнейшего и степеннейшего старичка, помянутого г. Бена, с сыном Романом Кузьмичем, которые у нас с того времени и были, и коими мы несравненно довольны, нежели помянутым хромоногим поляком были.
В сей другой день должен я был сделать у себя опять превеликий обед, и гостей у меня такое множество было, что мне всех их и поместить негде было. Причиной тому было то, что в самый этот день случилось у нас быть опять переторжке некоторой части наших оброчных земель, и для сего торга съехалось опять множество народа и дворянства. Итак, все они вместе и со всеми господами охотниками у меня обедали, и во время стола играла музыка и заслужила паки от всех похвалу. Что касается до торговли и отдачи земель внаймы, то происходила она в сей раз без дальних околичностей и с наивозможнейшею поспешностию, потому что господам нашим охотникам не хотелось долго за ней жить тут в праздности. Зайцы и лисицы не все еще были вытравлены, и они горели, как на огне, от вожделения ехать опять в Рогачи и их дотравливать. А по самому тому, и командир в тот же самой день, после обеда, с ними туда ж отправился, оставив меня на свободе заниматься свадебными хлопотами и приуготовлениями к оной.
Свободное копирование
