Глава VIII
Тетя Соня
Чуть ли не первый, кто приехал к нам в Шахматово, была знаменитая тетя Соня, известная под этим именем не только в широком кругу родных, но и знакомых. Это была старшая сестра нашей матери, Софья Григорьевна Карелина, единственная незамужняя из семьи Карелиных. В молодости она была некрасива: рыжеватые гладкие волосы, бесцветные глаза, длинное лицо с выдающимся подбородком и худощавая фигура, к которой очень не шли тогдашние моды, с обтянутым лифом и кринолином. Но в старости она пополнела, черты лица ее смягчились, волосы стали белы, как снег, а лицо приобрело такое милое выражение, что никому и в голову не приходило, что оно когда-нибудь могло быть неприятно. Все, знавшие ее только в старости, были уверены, что она была в молодости очень красива. Высокий рост придавал ей известную величавость, маленькие, красивой формы руки и ноги говорили о породе. Часто бывает, что некрасивые, но добрые люди, проведшие очень хорошую, чистую жизнь, к старости хорошеют. Так случилось и с тетей Соней. Она всегда была очень добра, но в молодые и в зрелые годы у нее был тяжелый характер, который еще обострился под влиянием неудачных романов и неуспехов в жизни. Сестры ее одна за другой вышли замуж и разъехались по России, она же осталась одна в деревне с матерью и хозяйственными заботами. Правда, мать она обожала, а деревню любила, не прочь была и от хозяйственных забот, но по зимам тосковала в своем углу, а бывали тяжелые годины, когда мать уезжала и она оставалась в своем Трубицыне одна-одинешенька.
Тетя Соня была одних лет с моим отцом, следовательно, в год покупки Шахматова ей было 50 лет. В то время она приобрела уже свой прекрасный старческий облик. При этом пользовалась хорошим здоровьем, прямо держалась, быстро ходила, голос у нее был звонкий, зубы белые. Мы встречали ее всегда очень радостно. Она часто приезжала на своих лошадях прямо из Трубицына, которое было за 70 верст от Шахматова в соседнем Дмитровском уезде; вид у нее был старомодный, как и весь ее склад и понятия. Некоторые стародевические слабости не мешали ей быть бесконечно милой и симпатичной. Сняв свою старую шляпу и тальму, то и другое таких фасонов, каких давно никто уже не носит, она начинала весело болтать и в то же время ласково со всеми здороваться. Ее преобладающей чертой была бесконечная доброта и доверчивость: все у нее были хороши, красивы и милы. Почувствовав симпатию к новому человеку, она в ту же минуту наделяла его прекрасными качествами, которых часто у него не водилось, и оставалась в уверенности, что он очень ее полюбил. При этом она отличалась жизнерадостностью, из всего на свете делала праздник и часто приходила в восторг. Разумеется, Шахматово ей очень понравилось. Она мигом все осмотрела и нашла, что все у нас прекрасно. Она очень радовалась, что "мои Бекеточки", как она с нежностью нас называла, приобрели такое хорошее имение. Ко всякой домашней работе она с радостью спешила присоединиться. Если она заставала, например, своих племянниц за чисткой апельсинов для компота к обеду, она немедленно восклицала: "Апельсины чистить? Ах, как весело! Давайте я буду с вами".
Как все Карелины, она обладала даром слова и юмором, но чаще других сестер пересыпала свою речь французскими словечками и фразами, - в таких случаях, когда прекрасно можно было сказать то же самое по-русски, часто буквально переводя русское выражение совсем не в духе французского языка. Это была одна из ее слабостей, которая ничуть не мешала ее милому облику. Любовь свою распространяла она на всех, но особенно любила маленьких детей. Когда мы ходили с ней гулять в Гудино, она разговаривала со всеми бабами, причем делала нам в сторону замечания на французском языке в таком роде: "Mais il у a deux jolies femmes ici" {А вот две красавицы (фр.).}, - а если завидит на руках ребенка, сейчас его подхватит, начнет ласкать, подбрасывать и петь ему какую-то веселую песенку, вроде следующей: "И шумит, и гудит, словно ветер идет" и т. д.
Ее везде любили за ласковость, доброту и веселость Прислуга сразу начинала чувствовать к ней симпатию. Молодежь к ней всегда льнула, потому что она сама ее любила и входила в ее интересы. Кроме того, она рассказывала массу интересного из времен своей молодости, а знакома она была с такими людьми, как Боратынские, Дельвиги, Аксаковы, Чичерины, а позднее и Тютчевы. Немного слишком любила она царскую фамилию, титулы и прочее в таком роде, но все это выражалось совершенно наивно и пропадало в избытке ее прекрасных качеств. Она была не только исключительно добра и щедра, но еще и в высшей степени независима и благородна. Получая после отца какую-то ничтожную пенсию вроде 13 рублей в месяц, она жила на доходы с имения. Трубицыно было значительно больше Шахматова. В нем насчитывалось десятин 300. В именье был хороший строевой лес и пойменные луга. Жить можно было, не делая долгов, но тетя Соня не умела соблюдать экономию. Не то чтобы она роскошно жила или наряжалась, нет, обиход ее был скромен: простой, хотя и не грубый стол, очень умеренный, так как ела она очень мало, простые платья, сшитые или своими руками, или у дешевой портнихи. Держала она то одного, то двух работников, скотницу и трехрублевую бабу для домашних услуг. Лошадей и коров бывало и несколько. Шесть баранов, да десятка два кур, гусей и уток - вот и все ее хозяйство. Не очень аккуратно платя жалованье, она много тратила на подарки. Поедет, бывало, в Москву за пенсией и навезет всяких обнов: ситца, платков, табаку и т. д. Она охотно раздаривала и то, что было у нее в доме. Получит, например, в подарок от богатых соседей старый ненужный им тарантас, а сама снимет со стены одну из копий в золотой раме с известной картины, нарочно заказанной когда-то хорошему художнику, и пошлет с обратным. Мать моя каждый год посылала ей из Шахматова то мешок овса или ржи на посев, то мешок картофеля. Тетя Соня примет дар с благодарностью, напишет милое письмо: "Спасибо, друг Лиза, уже как ты меня разодолжила" и т. д. А там, смотришь, в один прекрасный вечер показывается на дороге телега, а поверх ее торчат какие-то непонятные предметы: оказывается, это тетя Соня прислала нам со своим работником живого гуся и живую индюшку к именинам нашей матери (5 сентября ст. ст.). Помню, что гуся этого долго держали, должно быть, откармливали, ему было, вероятно, очень скучно одному, и он частенько отправлялся гулять по гудинской дороге, очевидно, ища подругу. У нас жила тогда кухарка Устинья, ловкая костромская баба приятного вида, которая обожала этого гуся: "Красавец ты мой", - говорила она ему, высунувшись из окна кухни, под которым он гоготал, ожидая подачки, а когда он уходил, отправлялась его искать и сама приводила его обратно.
Свободное копирование
