А теперь обращаясь к прерванной сею побочностию нити моей истории, скажу, что в помянутых занятиях проводил я весь тогдашний генварь месяц. А с началом февраля наступила у нас тогда масляница, которую провели мы довольно весело. В продолжение оной были у нас у всех городских не только ежедневные съезды и при съездах сих разные забавы и игры, но у нас сделаны были даже и горы для катания, и мы увеселялись даже оными как с городскими своими друзьями, так и с приезжавшими к нам в сие время многими гостями, и я сам, будучи всегдашним охотником, по старинной памяти покатался сколько-нибудь на оных.
Приезд к нам посреди сей недели на короткое время г. Давыдова, моего младшего командира, порасстроил было несколько наши масляничные забавы. Он приезжал в сей раз не столько по должности, сколько для своих собственных надобностей. Для поправления расстроенного состояния своего, вздумалось ему вступить в часть откупа винного и согласиться в том с тогдашним нашим откупщиком г. Хомяковым, Иваном Васильевичем, весьма добрым человеком и всем нам общим приятелем, и главное намерение его состояло в том, чтоб в пользу сего откупа и винного Хомяковского завода посчётиться у нас из магазина тысячью четвертями хлеба под видом отдания оных заимообразно помянутому Хомякову.
Со всеми теми, хотя главная нужда его была и сия, и чтоб во всем с г. Хомяковым поговорить и во всем, особливо в том, согласиться, как бы им удобнее всю нашу волость спаивать с кругу; однако, для вида, не преминул он и все места у нас обходить и осмотреть, и таким образом, каким он до того не делывал и который произвел во мне уже некоторое и довольно меня смутившее сомнение, ибо казалось мне, что имел он нечто сокровенное на уме.
Но как бы то ни было, но он пробыл у нас в сей раз одни только сутки, квартировал во флигеле, и как обедал, так и ужинал со всеми приезжавшими к нему гостями у меня, и ввечеру казался быть опять по-прежнему добрым и вместе с нами провел сей вечер весело.
Проводив его в пятницу опять в Тулу, принялись мы опять за свои масляничные веселости и провели остальные дни, а особливо субботу, очень весело; в который день угощал нас у себя заседатель наш г. Арсеньев, Николай Сергеевич, квартировавший также во дворцовых флигелях.
Наконец наступили заговины и последний день нашей Сырной недели, употребленный нами по обыкновению на разъезды друг к другу и прощанья, а простым народом на пьянство и сумасбродство. Мы провели и сей день довольно весело, нимало не воображая, что конец оного произведет всем нам, особливо мне, такую досадную неожидаемость, которая смутила весь дух мой неизобразимым образом и обременила меня тысячью новых хлопот, трудов, забот и беспокойств, и едва было едва не обратилась и самому здоровью моему во вред великий и опасный.
Было это уже при конце самого дня и в самые сумерки, как некоторые из подкомандующих моих прибежали ко мне без души, с уведомлением, что во флигеле дворцовом, в конце оного, примыкающем к башне или нашей колокольне, в комнатках, находящихся во втором этаже, что-то загорелось и сделался пожар. Легко можно заключить, что я почти оцепенел, о сем услышав. Я без памяти бросился бежать с ними туда, чтоб сие увидеть и спешить употреблением средств к погашению сего только начавшегося пожара; но, прибывши, увидел, что вся человеческая помощь была уже тщетная. Произошел пожар сей от непростительного небрежения некоторых старушек и жильцов, помещенных, по приказанию моего командира, в помянутых маленьких комнатках, в конце оного флигеля, над кухнею находящихся. Жильцы сии топили по обыкновению свою печь и каким-то образом огонь из нее пробрался в одну из балок, бывшую под печью и под полом сей конурки. Бездельники чувствовали еще в полдень, что пахло у них что-то гарью, но были так оплошны, что сего не увидели, а поспеша скитаться по городу для пропитанья, заперли ее и ушли: а когда огонь имел время усилиться и от него все тутошные комнаты так к вечеру, когда сие усмотрели, наполнились дымом и зноем, что не было никакой возможности уже в них войтить, а поелику весь сей флигель был каменный и покрыт железом, то и снаружи ничего к погашению пожара учинить и предприять было не можно.
Господи! как я смутился от досады и вздурился, когда я, прибежав, увидел, что вся человеческая помощь была тщетна и не могла остановить действие сего скорыми шагами увеличившегося пожара. Я бросался, кричал, приказывал, но все было тщетно. Чрез несколько минут огонь такую взял уже силу, что принужден был дать ему совершенную уже волю разрушать сей огромный и прекрасный флигель, и тут-то имел я случай впервые еще видеть, как горят каменные, двухэтажные и покрытые железом здания и ужасаться. Пожар происходил очень медленно и, продлившись всю ночь, представлял при конце своем зрению нашему сущий ад из разверстым зевом, и я за счастие еще почел, что мне удалось спасти целую половину сего огромного флигеля особливою выдумкою. Все они разграждены были в некоторых местах брандмауэрами или цельными, без всяких отверстий, стенами: но как усмотрел я, что и они помогли мало, а огонь по слегам подкровельным, переходил из одного отделения в другое, то велел я скорее взобраться людям с топорами в незагоревшее еще отделение и перерубить снизу все оные деревянные слеги, по которым простиралась по всему флигелю железная кровля подле одной брандмауэра. А сие вместе с нею и не допустило огонь простираться далее, и целая половина сего флигеля осталась чрез то целою, хотя, к неописанной досаде моей, при вынашивании из оной всего в ней бывшего, негодный наш сбежавшийся черный народ переломал и перековеркал не только все окончины, но и самые кафельные, бывшие в ней печи, и не мог надивиться, что за удовольствие находили бездельники проламывать чем-то все кафли в тонких местах насквозь; на что не мог я взглянуть, не пожимая плечами.
Но как бы то ни было, но половина флигеля сгорела, и казна претерпела чрез сей случай великий убыток; но сего было еще не довольно и надобно было, чтоб и я, не имевшие хотя ничего моего собственного в сем флигеле, а претерпел-таки не столько большой сколько чувствительный и досадный убыток чрез растеряние многих книг из моей библиотеки. Вся она, за неизмением места поместить всю ее в моем доме, находилась в комнатах, над помянутой колокольней находящихся, и как пожар сделался подле самой оной, то, боясь, чтоб не загорелась и она, за необходимое я счел велеть скорее все книги мой и бывший там же мой запасный табак и прочие вещи выносить из оных, вниз по лестнице вон, и для безопасности переносить в нашу каменную и довольно от сего места отдаленную церковь. "А при сем перенашивании и угодно было бездельникам растаскать и расхитить у меня множество книг, не только русских, но самых и французских, и немецкими, которые бездельникам и грабителям сим ни к чему не годились, а у меня только разрознили и окорнали многие книги, из разных частей состоящие. Не могу изобразить, как было мне сие досадно, и тем паче, что колокольня осталась цела и не претерпела никакого повреждения, а я, от излишней осторожности, лишился множества книги и табаку, который также они гораздо и гораздо поубавили.
Но и сего было еще не довольно; но надлежало и самому мне при сем пожаре претерпеть столь сильный толчок в грудь концом лестницы, что я с нуждою тогда устоял на ногах, и боли, от сего толчка несколько недель после того чувствовал и боялся, чтоб не впасть оттого в чахотку. Но при помощи Божеской и искусства нашего лекаря, лечившего меня от сего зла, благополучно от сего избавился.
Сим образом, ни думано ни гадано, конец масляницы нашей был совсем не таков весел, как ее начало и продолжение, и пожар сей так дело подгадил, что не взмилились нам все наши забавы и увеселения.
А как и письмо мое достигло до своих обыкновенных пределов, то дозвольте мне и оное на сем месте кончить и сказать вам, что я есмь ваш, и прочее.
Свободное копирование
