Поутру вставши, спешил я опять иттить к гостям, думая, что хан поедет от нас скоро, однако нашел его еще спящим или, по крайней мере, не выходившего еще из его спальни, где, вставши, отправлял он свои утренние молитвы и, как сказывали мне, с великим усердием и стоючи на коленях.
Пребывание его в спальне продлилось очень долго и до самого обеденного стола. Да и сей имел он там же, и мы только видели носимое туда на серебряных блюдах и в таковых же мисках кушанье, и чем он там все утро занимался, того не знали. Между тем, старался я угостить по-своему наших русских, бывших с ним, по-дорожному приготовленным для них в задней комнате обедом; татарских же чиновников его -- занимать всякими разговорами и показыванием им своей иллюминации и картин; и они все, казалось, были очень довольными. Все они в сие утро переоделись и надели наилучшее свое платье, и я, смотря на особый покрой оных и на разные их шапки и сравнивая тогдашнее их состояние с состоянием прежним, а особливо в века прошедшие, не один раз помышляя, сам себе говорил:
-- Было время, что куртки, шаровары и шапки сии нагоняли собою страх и ужас на наших русских, и предки наши не инако, как со страхом и трепетом и благоговением на них сматривали; да и недавно еще не так-то было, господа сии со мною обходились как теперь; но если б по какому-нибудь несчастному случаю случилось мне также, как моему прапрадеду, попасться к ним в Крым и находиться под их властью! Ах! все на свете подвержено изменению и превратностям. Некогда было их время, а теперь наступило наше! А впредь что будет -- единому Богу известно!
Хан не прежде из спальни своей в гостиную вышел, как пред самым уже отъездом и когда уже все дорожное его платье, а особливо черная его из наитончайшей материи шаль, которою он обыкновенно при выходе в публику увертывал и голову, и шапку, так что видима оставалась малая часть лица его, была уже готова. К сей шали чиновники его оказывали особенное почтение, и я с любопытством смотрел, как они с великим благоговением ее растягивали, распрямливали, вытрясали из нее пыль и свертывали. И дивился сему их обряду. Далее обращал внимание мое плоский оловянный сосуд, наполненный горячею водою и завинченный шурупом, который ханские служители приготовляли и брали с собою в дорогу. Вода сия нужна была хану для обыкновенных их обмываний, которые составляют у них существенную часть их религии и отправляют всякий раз пред начинанием молитв, отправляемых ими пять раз в сутки.
Вышедши из спальни, хан уже не долго у нас пробыл, но, поговорив несколько минут с г. Лашкаревым и со мною, стал в путь свой собираться и укутываться. В самое сие время вызвал меня г. Лашкарев вместе с нашим городничим в залу и тут, от лица ханского, одарил меня за угощение подарками -- меня золотыми прекрасными часами, а для жены и дочери моей -- двумя кусками прекрасной шелковой дорогой материи, а городничего нашего -- золотою табакиркою {Табакирка -- табакерка.}, рублей во сто. Нас сие немало удивило, ибо мы хотя и слышали, что хан везде и всех одаривал во время своего проезда, но никак не ожидали, чтоб подарки были так знамениты, и едва успели возблагодарить за то хана, шедшего уже мимо нас садиться в свою карету.
Сим образом проводили мы сего почтенного гостя, и я пожелал ему искренно счастливого пути и всякого благополучия в продолжение его жизни. Но желание мое не совершилось! Но я чрез несколько времени услышал, что ему и в Калуге князь Потемкин не допустил окончить жизнь свою спокойно, но довел его наконец до того, что он стал проситься об увольнении его к своим одноверцам в Турецию. Куда его проводили, хотя со всею подобающею честью, и отдали с рук на руки туркам, но у сих не нашел он того счастья, которым ласкался, но был чрез несколько времени от султана сослан на один остров в ссылку, и там, по приказанию его, удавлен. Я, услышав о сем, пожалел искренно о сем добродушном и достойном лучшей участи несчастном владельце.
Свободное копирование
