За морями, за долами - 11

В 1982 году я вновь оказалась за океаном. И с удовольствием отметила, что интерес к нам американцев с годами не уменьшился. Концерты проходили при аншлагах. Пресса, как и прежде, с ярко выраженной симпатией — о чем свидетельствовали многочисленные рецензии в газетах — оценила мои выступления, а я как-то даже и свыклась с таким отношением к своей персоне, потому что, по правде говоря, иного и не могла представить.

В этой же поездке мне довелось соприкоснуться с трудами величайшего просветителя XVIII века Бенджамина Франклина. Меня необычайно заинтересовали его 13 принципов «повседневной добродетели». Они затем вошли в обиход ряда выдающихся личностей и большинства американских президентов. Ничего в них сверхъестественного нет. Они и сегодня годятся для любого человека. Это сдержанность, молчаливость, порядок, решительность, деятельность, откровенность, бережливость, умеренность, справедливость, чистоплотность, спокойствие, целомудрие, скромность. Как Франклин, будучи еще никому не известным молодым служащим типографии, прививал себе эти принципы? Брал один из них и на протяжении недели упражнялся в нем, чтобы ввести в привычку. Так несколько лет подряд. И стал великим.

Конечно, нынче другое время, и обстоятельства бывают непредсказуемы, меняются с ошеломляющей быстротой. Сегодня формировать мировоззрение, духовность, мягко говоря, непросто. Порой у нас нет возможностей для маневра, нет этих спокойных «нескольких лет» на методичное пестование личности, которые были у Франклина. Но все же большинство его принципов в любое время помогут стать человеку мудрым. Уж лучше мудрость, существующая в единственном числе и имеющая определенные границы, чем тысяча безграничных глупостей. Кроме того, совсем немного просветителей вышли из числа богатых; бедные же дали их в избытке. И тем не менее завещание Вашингтона спасенной им нации гласило: «Просвещай народ!»

Побывала я в гостях и у соотечественников, делившихся со мной всем, что у них было самого дорогого. В Нью-Йорке, а точнее, в нескольких километрах от него мне показали Арров-парк — курортный поселок с прилегающими к нему лесами и озерами, купленными почти четыре десятилетия назад русскими американцами.

— Для нас этот живописный уголок олицетворяет собой кусочек родины и имеет большое значение, — говорила мне Маня Симак, председатель и радушная хозяйка Арров-парка. — Парк стал любимым местом отдыха и досуга американцев русского, украинского и белорусского происхождения, их тесного общения, встреч молодежи со старшим поколением, проведения всевозможных мероприятий культурно-просветительного характера.

И установленные в парке бронзовые изваяния Пушкина, Шевченко, Купалы и Уитмена — дань уважения не только памяти выдающихся представителей великих народов, но и взрастившей их земле.

В одном из просторных павильонов парка набилось столько народу, что, как говорится, яблоку негде было упасть. Нас пригласили сюда вместе с поэтом Егором Исаевым, чтобы собравшиеся смогли послушать стихи и песни о родине. В памяти остались слова поэта, обращенные к соотечественникам:

— Земля наша всегда была и будет больше каждого из нас и всех нас, вместе взятых, больше любой, даже очень большой страны… Равны ей только атмосфера и сама Жизнь с большой буквы. Мы за огонь, только за огонь созидательный, добрый огонь, за огонь, который дает свет, тепло, радость общения. Это живой огонь Прометея. Огонь дружбы и гостеприимства. Пусть будут костры на Земле — костры рыбацкие, пастушеские, туристские… Пусть никогда не будет Земля в костре!

Я чувствовала, как глубоко взволновали слова Егора Исаева наших зарубежных земляков, многим из которых известны ужасы Второй Мировой войны. Не помню, сколько было прочитано стихов и спето песен в тот вечер, помню только, что огни в павильоне погасли далеко за полночь — люди с грустными лицами, частенько прикладывая к глазам платки, сидели, тесно прижавшись друг к другу, и слушали голоса с родины.

Была я и в клубе «Полония», куда съезжаются русские люди из Бруклина, Квинса, Бронкса… Однажды после торжественных речей в честь одного из юбиляров редакции газеты «Русский голос» (США) я услышала знакомую до боли, тихо плывущую по залу мелодию:

Поле, русское поле…

Светит луна или падает снег, —

Счастьем и болью связан с тобою,

Нет, не забыть тебя сердцу вовек…

Да, понятие Родины у каждого свое, зримое, осязаемое. Для одних — это зеленые бульвары Москвы, для других — запах пихты и могучих таежных кедров, для третьих — красавица Волга… Конечно, можно притерпеться к чужбине, но Родиной назвать ее никак нельзя. И, наверное, счастлив тот, в ком, несмотря ни на какие разлуки и невзгоды, живет сыновья любовь к своей единственной и неповторимой Отчизне, имя которой — Россия. И это при том, что приехавшим в Штаты в разные годы русским, украинцам, евреям, готовым на любую работу, живется вовсе не плохо. Даже пожилым, рискнувшим доживать свой век за океаном. Я удивилась, когда узнала, что пенсионеры, выходцы из Одессы, имеют каждый отдельную квартиру со всеми удобствами, за которую платят около 60 долларов в месяц (остальное доплачивает государство), завтракают и обедают по чисто символической цене. При пенсии (считающейся по американским стандартам крохотной) в 400 долларов могут позволить себе проехаться по Штатам, опять же с привилегиями — со всякого рода скидками во время путешествия. Дело тут не в доброте государства, а в его богатстве. Состоятельное общество без малейших усилий находит средства на социальную защиту граждан, даже если они и проработали большую часть жизни в другой стране.

— В Америке нельзя быть слишком богатым и слишком худым. Цивилизованный человек — это прежде всего, чувство меры, — отвечал на мой вопрос репортер из «Русского голоса», когда я поинтересовалась его жизнью, заработками. — В Америке каждый стоит ровно столько, сколько он стоит. Здесь не надо иметь, как у вас в России, никаких справок, характеристик, дипломов, бумаг, учитывающих прошлые заслуги. Если вы не приобрели чувства нужности, вы здесь ничто. В Америке деньги не падают с неба, дармоедов тут нет, надо работать в поте лица своего, добывая кусок хлеба. Она не любит слишком привередливых, людей с претензиями, живущих не по правилам, она любит простоту. Здесь никто не старается урвать. Прежде чем что-то получить, надо дать, а не наоборот, сначала получить, потом дать. У нас учатся на чужих ошибках, а не как у вас — на своих, снова и снова преодолевая очередные трудности. Да, Россия — великая страна, страна образованных, грамотных людей. Уровень культуры, познаний у вас высок, но уровень цивилизации в Америке выше вашего. И не спорьте со мной…

Осталась в памяти и начавшаяся кампания запугивания американского народа советской военной угрозой, которая привела к тому, что многие доверчивые, политически инфантильные американцы стали всерьез считать Советский Союз чуть ли не инициатором войны с… США. Поддавшись великодержавной идее так называемой «сильной Америки», люди начали верить политиканам и генералам, требующим наращивания гонки вооружений, разжигающим национализм, высокомерие и имперские устремления. Но трезвые умы нашли в себе силы признать, что в ядерной войне победа невозможна и необходимость переговоров о ликвидации ядерного и другого оружия неизбежна. В сознание миллионов проникла в общем-то простая мысль: тратить бесчисленные миллиарды на совершенно бессмысленную гонку вооружений — безумство. «Только идиоты могут думать в нынешний век о ядерной войне», — сказал мне однажды старый американский фермер. «Хорошо, если бы так было на самом деле, — отвечала я, — но ведь кому-то выгодно производить оружие?» «И тем не менее мир устал от военных угроз и приготовлений. Должен же когда-то наступить такой критический момент, когда ответственные государственные деятели поймут, что так дальше продолжаться не может. Выход должен быть найден. Кому нужны кровь, потрясения, бредовые идеи о неизбежности войны?»

— Сегодня мы стали страной, вооруженной до зубов, — заявил тогда известный американский писатель Гор Видал.

Похоже, он говорил правду, потому что когда я спустя три года прилетела в Бостон и пела там в сопровождении местного оркестра по случаю юбилея Майи Плисецкой, в газетах то и дело мелькали сообщения о необходимой защите населения Штатов от «советской военной угрозы», от якобы «ракетного дождя со стороны Советов». И Вашингтон давал понять остальному миру, что приложит все силы в борьбе за мировое господство.

Радушный прием оказан мне был в Канаде. Мой дебют там состоялся 10 сентября 1967 года на Всемирной выставке в Монреале «ЭКСПО-67» в «Хрустальном дворце» на открытии дней Российской Федерации. Кроме меня на этой сцене и в зале нашего павильона выступали певцы из Ленинграда Борис Штоколов и Нина Исакова, танцор Махмуд Эсамбаев, Хор имени Пятницкого. До нас здесь гастролировал с огромным успехом Большой театр. «Потрясающий голос Зыкиной! Это поет сама Россия», — прочла я на другой день перевод из «Монреаль стар».

Спустя пять лет я пела в Оттаве. Реакция на мои выступления была почти такая же. После первого концерта «Оттава джорнэл» написала: «Собравшаяся большая аудитория долго аплодировала Зыкиной, найдя ее выступление привлекательным, поскольку чувствовалось несомненное мастерство. Это больше, чем развлечение. Это демонстрация того, что уровень музыкальной культуры в России высок. Через музыку и песню растет понимание, если этого понимания искренне желают…»

В 1975 году в сопровождении ансамбля народных инструментов я выступала в 14 городах Канады, и всюду, как правило, концерты проходили при аншлагах. Пресса не скрывала мой успех, никак не связывая его с «коммунистической пропагандой». Газеты сходились в одном: концерты русской певицы — культурное событие года. Куда бы я ни пришла, незнакомые люди встречали улыбками, аплодисментами, поздравлениями и пожеланиями всех земных благ. Автографы приходилось давать везде — в отеле, на улице, в аэропорту, в магазине, кафе… К тому времени подобное занятие вошло в мой обиход, и мне ничего не оставалось делать, как следовать ему, ставшему обязательным атрибутом повседневной гастрольной жизни.

В Канаде меня удивило ничтожно малое число постоянных профессиональных и театральных коллективов. По пальцам можно перечесть симфонические оркестры, балетные труппы, а драматических и оперных театров и вовсе нет — их сюда «импортируют». Впрочем, канадские украинцы, потомки эмигрантов конца прошлого столетия, приехавших искать счастья за океаном, создали свою художественную самодеятельность.

По просьбе эмигрантов я пела в Канаде чаще, чем где бы то ни было. В Оттаве меня специально просили составить программу из старинных русских и украинских народных песен. Хорошо, что я их выучила много и сама напелась вдосталь. В этот вечер, казалось, овациям не будет конца. «Почему им так пришлись по сердцу мои песни?» — задала я себе вопрос, украдкой утирая слезы. Ответ оказался простым: люди вспомнили не только мелодии, но и язык Родины, такой родной, близкой, дорогой сердцу.

Оттава показалась уютным и провинциальным городом, и только готическое здание парламента с национальным флагом напоминало о том, что я в столице Канады. Национальный центр искусств, построенный по проекту Фреда Лебенсола, решен в современном стиле, строг по форме, прекрасно спланирован внутри, с большой сценой и хорошими залами для репетиций — словом, образец рационального строительства. В один из свободных вечеров я отправилась туда на концерт выдающейся негритянской певицы Эллы Фицджералд. Я слышала множество записей «Черной Эллы», но увидела ее впервые.

Многих певцов и певиц на Западе отличает «повышенный градус» сценического поведения, экспансивная, а попросту говоря, суетливая манера держаться на сцене. А Элла — довольно полная темнокожая женщина с добродушным, простым и в то же время выразительным лицом — почти не двигалась. Пока не начинала петь, в ней трудно было угадать певицу. Но как только она подходила к микрофону, совершенно преображалась. Казалось, ей доступно все — от негритянских баллад, подлинных шедевров искусства, до невероятно сложных голосовых импровизаций.

Неповторимый по тембру (особенно на низких регистрах) голос властвовал над залом. Я разобрала всего несколько английских слов, но глубокий общечеловеческий смысл песен Эллы Фицджералд был понятен без перевода. Каждая нотка, каждая краска в ее вокальной палитре говорили о самых потаенных женских переживаниях: страсти, горе, отчаяшш, тоске, блаженстве…

Начало артистической карьеры певицы складывалось далеко не лучшим образом. Проведя детство в сиротском приюте Нью-Йорка, где она пела в самодеятельном хоре, юная негритянка — ей едва исполнилось шестнадцать — решила в одиночку попытать счастья на эстраде.

— Мои шансы на успех были равны нулю. Для американских негров есть только два пути в жизни: спорт и музыка. Я выбрала второе.

В те далекие времена в Гарлеме был в большом почете зал «Аполло» — один из центров американского джаза. Еженедельно здесь устраивались конкурсы музыкантов-любителей, и Элла стала победительницей в одном из них. Ее заметил звезда Гарлема ударник Чик Уэбб, горбатый, тщедушный, внешне совершенно непривлекательный человек. С ним она выступала два года, выйдя на большую певческую орбиту. Ей улыбнулся успех — отныне постоянный ее спутник в жизни. Она не знала творческих невзгод. Менялись музыкальные и исполнительские школы, пересматривались эстетические критерии и каноны, происходили целые перевороты в негритянском искусстве (вспомним Билли Холидей или Бесси Смит), а она словно игнорировала их, продолжая петь, как пела, заставляя наслаждаться широкую публику. Время не лишило ее ни безупречной музыкальности, ни природного дара импровизации, ни многих других качеств, которым могли бы позавидовать даже выдающиеся певцы и музыканты.

…Монреаль запомнился хоккейными страстями, кипевшими всюду, где играли ведущие клубы Национальной хоккейной лиги. Концерты мои весной 1983 года совпали с финальным турниром на Кубок Стэнли, и прогнозов, споров и просто разговоров на хоккейную тему было предостаточно. Накануне отлета в Канаду знакомый московский журналист попросил меня передать кумиру канадских болельщиков Уэйну Гретцки, объявленному по итогам 1982 года «канадцем номер один», хоккейную клюшку, своего рода сувенир, выполненный с отменным художественным вкусом в натуральную величину. Гретцки не играл в Монреале, его клуб «Эдмонтон Ойлерз» сражался в других городах, и поэтому клюшку я отдала одному из многочисленных поклонников знаменитого форварда, который поклялся передать ее Уэйну при удобном случае. Не знаю, получил ли ее Гретцки, но когда об этом узнали любители автографов, пришедшие за кулисы, расспросам, казалось, не будет конца. Спрашивали о моем отношении к игре, здоровье А. Тарасова, буднях В. Третьяка, планах сборной и даже о призерах соревнования «Золотая шайба». По всему было видно, что в Канаде живо интересуются состоянием и развитием нашего хоккея. Раненое самолюбие канадцев после сокрушительных поражений в борьбе за Кубок Канады в Монреале осенью 1981 года и других проигранных ранее матчей давало о себе знать.

Страховой агент одной из монреальских компаний по изготовлению спортивного инвентаря спросил:

— Вы привезли клюшку Гретцки. Значит, вам нравится игра этого парня?

— Во-первых, клюшку Гретцки прислал друг Третьяка, журналист. Во-вторых, я не видела его в игре и знаю о нем лишь из прессы и рассказов очевидцев.

— Как он отвечает идеалу тренеров вашей национальной команды?

— Я не специалист в хоккее. Знаю только, что у нас ценится игрок сильный, ловкий и разносторонний, умеющий быстро бегать, обладающий прекрасным взрывным стартом, высокой маневренностью, не боящийся любых единоборств. В волевом плане он должен быть непреклонен, смел, решителен, стоек и, как хороший актер, неповторим в своих действиях, в игровых решениях, в творческой манере. Если все это есть в вашем форварде, то он мог бы играть за нашу национальную команду.

— За кого вы болеете в вашей стране?

— За столичное «Динамо».

— Это московские полицейские?

— Да.

— А Харламов?

— Харламов был и остается в памяти всех суперзвездой мирового хоккея. Таких природа создает нечасто.

— Что вы испытали, когда узнали о его гибели?

— Чувство потери, можно сказать, личной потери. У нас в стране все любили этого спортсмена.

— Долго ли он останется в вашей памяти?

— Долго. Такие люди скоро не забываются.

— Как вы думаете, ваша команда всегда будет побеждать на чемпионатах мира?

— Такого не может быть, потому что это противоречит диалектике. К тому же поражения учат. У нас они не рассматриваются как трагедия. И резервы в нашем хоккее есть немалые.

— Говорят, что ваши тренеры сборной не любят, когда их противники избирают в игре тактику от обороны?

— Возможно. Но об этом лучше спросить их самих.

— Вам бы хотелось побывать на финальных матчах на Кубок Стэнли?

— Нет, большого желания не испытываю, но при наличии свободного времени на игру Гретцки можно было бы посмотреть, если она действительно этого стоит.

Переводчица едва успевала переводить мои слова, собеседники и не думали расходиться. Все они обожали хоккей и советовали мне при случае не оставить без внимания матчи профессионалов. В гастрольной суматохе, перелетая из города в город, я, тем не менее, смогла убедиться в этой приверженности к хоккею. Какие бы катаклизмы ни сотрясали страну или даже планету, хоккейные баталии, несмотря ни на что, всегда являются здесь событием номер один. Перед самым отлетом домой у меня выдался час передышки, и я включила телевизор. С экрана на меня смотрел ничем внешне не примечательный, совсем юный, немного застенчивый парнишка. «Уэйн Гретцки», — произнес вошедший в этот момент в комнату секретарь посольства, кивнув головой в сторону телевизора. Так вот он какой, очередной идол, которому поклоняются сотни тысяч болельщиков. Звезда Гретцки не померкла и в дни, когда я писала эти строки.

Канада, как и Штаты, оставила добрые воспоминания.

Каковы же итоги моих визитов за океан? Если сложить все дни и месяцы, которые я там провела, получится больше года. Да и концертов набирается более двухсот. Но главное не в этом. Главное — восхищенная и завороженная песней публика, до отказа заполнявшая залы, ее возбужденное достоинство, выраженное в слезах радости, в ликовании, в восторге души. А это с точки зрения моральной добродетели, установления дружеских связей между народами совсем немало. Я до сих пор получаю письма от своих поклонников в США и Канаде. Раньше они приходили пачками едва ли не изо всех штатов Америки и провинций Канады, находя адресат по короткой надписи на конверте: «Москва, Людмиле Зыкиной». (Или: «Москва, Кремль, мисс Зыкиной» — были и такие.) Американцы благодарили, делились новостями личной жизни, советовались, приглашали в гости, а то и вовсе на постоянное жительство, на все готовое, только живи, ни о чем не думай и пой. К сожалению, не было времени ответить на всю эту обильную почту, даже если бы я стала писать ночами.

Когда раньше я возвращалась из поездок по Штатам, мои соотечественники в Москве донимали меня вопросами: «Ну как там Америка поживает? Небось, сгнила на корню? Или от жира бесится?» Не сгнила и не бесится. Механизмы, заложенные в американской конституции более двух веков назад, оказались настолько жизнеспособными, что есенинской «России — глыбе» могут явиться лишь во сне. Многое я видела за океаном, слышала разные версии мифа об американском «рае» и «аде». Что сказать? Нам бы их заботы. К сожалению, наше общественное сознание привыкло оперировать стереотипами, которые лишь отдаленно напоминают истину и реальные факты. Россия никогда не может быть копией США, как это представляется иным политикам, пытающимся внедрить на российскую почву американскую модель экономического и общественного развития. У нас свои культурные, религиозные, исторические, политические особенности и традиции. Но поучиться у американцев кое-чему, перенять опыт продуманно, со знанием дела, с пользой для нынешнего и будущего Отечества ох как следует.