Дневник словесника - 156

1 марта  

С А-вой вчера пришлось долго возиться доктору: и в гимназии, и дома. Говорят, что ее мать, как и следовало ожидать, винит во веем меня. Говорит, что я и историчка несправедливы к дочери, т<ак> к<ак> по закону Божию и математике она имеет пятерки, а по нашим предметам тройки и двойки. Но дело в том, что девица очень неразвитая, и потому гуманитарные науки идут у ней плохо. Несправедливости же к ней — по совести говоря — не было. Разве я не ставил ей и троек, и четверок, когда она заслуживала (даже и в эту четверть за письменные работы ей 3 и 4)? Разве не снизошел я к ее просьбе не ставить балл за плохой ответ, чтобы спросить еще раз? Чем же я виноват, что она — несмотря на старание — не может угнаться за более способными девицами? Вчера же разве не имел я права, убедившись в степени ее познаний, посадить ее? Притом ни самый балл не был ей еще поставлен (этого на уроке, по-моему, и вообще не следует делать, чтобы не нервировать учениц), и никакого замечания или упрека не было мною сделано. В одном разве только я виноват, что не утешил ее, когда она сидела после этого закрывши лицо руками. Но разве мог я знать, что это так подействует на нее, тогда как другие даже и к двойкам за четверть отнеслись довольно равнодушно? Да и не до того мне было, когда я превратился в последние дни в какую-то машину для спрашивания. По поводу этого инцидента вчера Б-ский вызывал и допрашивал меня. А по городу пошли уже слухи, что он принял участие в А-вой и накричал на меня.

Сегодня выдавал сочинения семиклассницам (которые проверял Б-ский). Когда ученицы стали спрашивать о результатах его проверки, я сказал, что тем, чьи работы он проверял, балл понижен, за исключением одной работы — чьей (добавил я, не воздержавшись), сами догадаетесь. Когда ученицы воочию увидели разногласия в наших баллах, это вызвало оживленные комментарии. «Да он зарежет нас на экзаменах», — говорили некоторые по адресу Б-ского. «А к Ю-ной Вы, видно, пристрастно относитесь», — отпалила одна (хотя и полушутя), т<ак> к<ак> вместо моей 5– Б-ский поставил 2+. Я, однако, воздержался от участия в этих суждениях и ничего не ответил ученице, упрекавшей меня в пристрастии, хотя по поводу Ю-ной можно бы меня упрекнуть скорее в обратном, т<ак> к<ак> она осталась на второй год именно из-за словесности, но ныне стала лечиться по всем предметам на пятерки. Потом разговор об этом кончился, я стал спрашивать и только по окончании урока велел веем, у кого двойные баллы, отдать мне тетради, имея в виду сохранить их как материал для ревизии (чего, конечно, я не сказал). Каково же было мое удивление, когда спустя еще один урок Б-ский вызвал меня к себе и сказал, что до его сведения дошло, что я на уроке позволил себе войти в критику его отметок, и высказал мнение, что он прибавил балл П-й потому, что она его ученица. Я указал ему, что его поступок действительно может вызвать среди учениц комментарии — нежелательные и для меня, и для него, но что я сам мнения о его баллах не высказывал. На этом мы и расстались. Но след от этого разговора не скоро еще исчезнет. Что это значит в самом деле? Ни больше ни меньше, как то, что в классе среди учениц есть шпионки, которые сразу же ему передают все, что там происходит. И я даже знаю, кто это. Это без сомнения та самая П-на, с которой он как раз занимался перед этим объяснением и которая теперь чувствует себя его сообщницей. Эта бездарность, которую Христа ради я дотянул до VII класса, нашла, наконец, в чем секрет жизненных успехов. Ничего не делая в VII классе уже второй год, она рассчитывает теперь на «неофициальною субординацию» и ради приобретения ее пошла даже на такие средства!

Час от часу не легче!