Но вернемся к быту коммуналки.
Выше мы рассказали, что Вовку мать частенько выгоняла погулять.
Но Славку тоже частенько выдворяли на улицу погулять, потому что родители были молодыми, и им частенько хотелось побыть вдвоем.
Помню, как я удивлялся, делая уроки и глядя в окно: а Славка опять один гуляет во дворе.
Попробуйте представить себе жизнь молодой пары, в единственной комнате которых всегда дети.
Как им уединиться, где им уединиться?
Изощрялись, как могли: детей клали спать за шкафом, который стоял поперек комнаты, терпеливо ждали, пока те уснут, или под любым предлогом отправляли куда-нибудь: в магазин подальше от дома, или в гости к бабушке, или просто на улицу, погулять.
Слева от Славкиной «квартиры» жила одинокая тетя Клава, крепкая, рыжая, чрезвычайно чистоплотная старуха, которую Славка тут же окрестил Шваброй. (Надо заметить, что все люди старше 50-ти нам казались стариками.)
Дело в том, что она постоянно мыла шваброй и свою комнатку, и общий коридорчик перед ней.
А так как Славка постоянно бегал на улицу и обратно и ноги никогда не вытирал, то заслужил ее лютую ненависть.
Поделать она ничего не могла, потому что с родителями Славке повезло: они были очень современными и никогда его не ругали.
Поэтому она только шипела какие-то страшные слова, которые Славка весело интерпретировал, как хотел.
«Швабра мне сегодня сказала: - Я-б тебя, паскудника, повесила.
А потом: - Ноги тебе поотрывать мало.
И со смехом добавлял: - А я ей: Шипи, шипи, змеюка подколодная.
А она на меня с тряпкой мокрой – а тут мой папа выходит…
У тети Клавы была интересная особенность: она коллекционировала старичков. (Так говорили мои родители.)
Дело в том, что у нее периодически появлялся какой-нибудь старичок, которого она брала к себе в сожительство и который довольно быстро умирал.
(Старики-мужчины в СССР вообще редко жили долго: водочка, табак и другие излишества, которыми, как правило, не грешили женщины, да и гигиеническими упражнениями, как в Китае редко кто из советских стариков увлекался.)
Только не подумайте плохо о тете Клаве: никакой выгоды ей от них не было: старички были малообеспеченными, потерявшими жен или вообще неженатыми, которые так же как она доживали где-нибудь в комнатке в коммуналке и которые на старости лет вдруг выясняли, что одному жить худо, стакан воды подать некому.
А бодрой и здоровой пенсионерке тете Клаве было скучно одной сидеть в комнате, хотелось поговорить с живым человеком, да и пенсии тогда у стариков хватало, чтобы «не выглядывать из-за угла», как говаривала моя бабушка.
Я точно знаю, что приютила она не одного-двух, а не менее трех-четырех.
Я захаживал к тете Клаве починить одежду или перешить, потому что мы всегда донашивали одежду старшего брата, и видел этих старичков.
Первый, бывший бухгалтер, любил говорить цифрами: или подсчитывал что-нибудь, какие-нибудь расходы, о которых писали в газетах, или считал семейный бюджет и доказывал тете Клаве, где и как можно экономить.
- Вы, Клавдия Семеновна, плохо оперируете цифрами, - серьезно говорил он. - Цифры, вот что главное и в экономике страны и в экономике семьи, этого никогда нельзя забывать.
Другой оказался бывшим начальником отдела на заводе, важным и суровым.
На меня смотрел оценивающе и всегда спрашивал одно и то же:
- Вы по какой части ориентируетесь, молодой человек, в чем лучше разбираетесь. Вам уже пора определиться с будущей профессией, стране не хватает хороших специалистов.
Его и на пенсии не отпускала забота о пополнении рабочих кадров.
Однако, мне больше запомнился третий.
Он почти всегда молчал, чем, мне кажется, не очень нравился хозяйке.
Однажды я принес ей подшить брюки и ждал, сидя в уголке, а Савелий Ильич, так его звали, сел кушать.
Тетя Клава поставила на стол котелок с вареной дымящейся картошкой, и он стал медленно, чрезвычайно медленно дрожащей рукой переносить в миску картофелину за картофелиной.
Потом принялся разминать их, испускающих пар, столовой ложкой, не сводя с них остекленевших белесых глаз.
Он мял их и мял, мял и мял, и казалось, конца этому никогда не будет.
Потом поливал сверху растительным маслом из бутылочки и снова мял и мял.
Меня это крайне заинтересовало, и я уже не отрывал завороженных глаз от его монотонных движений шамана, готовящего жертвоприношение.
Наконец эта прелюдия к главному закончилась, и он начал есть, но как!
Зацепив ложкой маленький кусочек, очень, очень медленно нес его ко рту, внимательно осматривал, будто надеясь найти там случайно уснувшего таракана, клал в беззубый рот и начинал задумчиво жевать, а, жуя, казалось, забывал о том, что делает, глядя пустыми глазами в пространство ускользающего от него мира, вдруг внезапно шумно сглатывал и снова медленно отковыривал кусочек в миске.
Казалось, он пытался вспомнить что-то очень важное, что постоянно выскакивало из памяти и требовало огромной концентрации умственных сил - и никак не мог.
Ильич прожил совсем немного.
И через полгода у тети Клавы был новый дедушка, но того я совсем не помню, а может его и не было вовсе.
Свободное копирование
