Сими и подобными сему рассказываниями и повторением того несколько дней сряду старались мы предуготовить его к той комедии, которую мы сыграть затевали. И как мы на него уже довольной страх нагнали, то и приступили к тому наконец в одну несколько лунную ночь. И вот что мы над ним сделали. Была у меня намалеванная на отрезной доске статуя в рост человека вышиною, изображающая горничную девушку, изрядно одетую и такую, какие в домах господских бывают. По особливому счастию случилось так, что другу нашему никогда еще ее у нас видеть не случилось, и он об ней вовсе не знал, ибо как она употребляема была для сада, то до привезении оной из Киясовки и спрятали мы ее до весны в кладовую, и не прежде о ней вспомнили, как при помянутой истории о девке. И сею-то самою статуею вздумалось нам его постращать, почему для самого того и выдумали помянутую историю. И как она была так велика, что позади ее можно было спрятаться небольшому человеку, то приделали к ней сзади рукоятки, и велели одному из своих слуг, небольшого роста, вынесть ее на улицу и за несколько десятков сажен спрятавшись за угол, дожидаться как пойдет от нас наш Александр Давыдович, и тогда бы спрятавшемуся за нею, и неся ее пред собою, идти к нему на встречу.
Устроивши все сие, продержали мы его нарочно подолее после ужина и почти до самой полуночи, и настращав его всякими разговорами о мертвецах и привидениях, распрощались с ним и проводили его даже до крыльца, и по выходе его из сеней не только затворили оные, но и заперли засовом. После чего побежали мы все в кабинет смотреть в окно, что будет.
Друг наш, ничего о том не зная и не ведая, шел себе спокойно. Но не успел он десятков двух-трех сажен отойти от дома, как и мелькнуло ему вдали нечто похожее на человека. Сие вдруг его остановило и заставило, нагнувшись, посмотреть пристальней; но не успел он хорошенько воззриться и увидеть движущуюся статую, и по-видимому, идущую к нему на встречу, как вдруг, обернувшись, направил лыжи назад. Сперва бежал он все еще молча, но как любопытство побудило его обернуться я поглядеть назад, то увидев, что она за ним гонится, завопил во все горло: "ай! ай! ай! ай! ай! ай!" бросился без памяти уже бежать, и прямо опять ко мне на двор и на крыльцо; но тут хвать за двери,-- двери не растворяются. Он стучать, он кричать, чтоб скорее отперли, никто не слышит, а мнимый мертвец приближается! Господи, какая напала на него тогда беспритворная трусость! "Ах, батюшки мои! (кричал он), что мне делать? Ахти! что делать? Ахти! что делать? Двери заперты и конечно все спать полеглись", и не с другого слова, увидев дрова, складенные у решетки поленницею, прибежал к ней, и схватывая одно полено за другим, ну швырять их наотмашь и чрез себя в мнимого мертвеца, а сам, не смея и взглянуть на него, только кричал: "ай! ай! ай! ай! ай! ай!"
Мы, смотря на все сие сокрывшись из окна, надрывались, или паче сказать, кисли от смеха. Но тогда уже не было нам более мочи терпеть, и мы велели ему отворить будто бы прибегшими людьми двери, и выбежали сами спрашивать, что за шум? и что такое?-- "Чего, батюшка! (отвечал он задыхаясь от страха и вбежавши помертвелым в сени). Проклятая-то действительно за мною гналась!" -- "Да кто такая?" -- "Да девка-то княжая!" -- "Что ты говоришь? нельзя статься!" -- "Ей, ей! хоть теперь умереть, правда! хоть сами посмотрите, небось она тут-же, проклятая!" Тогда выбежали мы на крыльцо будто бы смотреть, но как статую давно уже прибрали к стороне, то стали мы говорить: "Где ж это, где? мы ничего не видим; ну, не почудилось ли тебе Александра Давыдович?" -- "Какое почудилось! (кричал он), готов умереть в том, что ее видел и точно ее, и в таком же платье, как она хаживала!" -- "И, что ты! что ты! подхватил я, нельзя этому статься, тебе повидилось разве так?" -- "Какое повидиться! возразил он, до самых ворот за мною добежала, окаянная, и чуть было не схватила. Я всю почти поленницу расшвырял, бросая поленьями в нее, посмотрите хоть сами!". Тогда удивившись будто, велел я смотреть еще, не увидят ли чего, а между тем спрашивал его, как он кидал поленьями, не наотмашь ли? "Я и сам уже не помню! сказал он: и наотмашь и через себя, я Бог знает как".-- "Ну, брат, подхватил я: конечно ты, кидая наотмашь, попал в нее, и оттого она сгибла и исчезла".-- "Черт ее знает! А теперь воля ваша, я один уже никак не пойду, а пожалуйте человека два проводить меня".-- "Изволь, изволь", сказал я, и нарядил двух людей провожать его.
Сим кончилась тогда сия комедия, и я не могу изобразить, сколь много мы тогда, да и после сему бедняку смеялись, который так твердо уверен был, что он видел действительно мертвеца, что долгое время давал вам над собою трунить и смеяться, и мы насилу-насилу могли после уверить его, что он испугался пустого.
Но что он обманулся моею статуею, то и неудивительно. Она намалевана была мною так живо, что не только он, но и самой наш франт бобриковский архитектор, несмотря на свое искусство и знание, хорошохонько ею обманулся и почел за живого человека. Сей случай также подал нам повод ко многому хохотанью.
Однажды случилось сему архитектору приехать к нам в Богородицк для осматривания, но должности своей, работ, тут производямых. Я в самое то время занимался поправлением сей статуя для придания ей большей живости, и мне сказали, что приехал архитектор и пошел на строение, то зная, что он оттуда ко мне зайдет, и вздумал порезвиться и сделать ему своею статуею сюрприз. И тотчас, схватя свою статую, поставил ее в своей угловой гостиной у стола, посреди горницы так, чтоб вошедшему в залу тотчас можно было сквозь двери там увидеть, и сам, выслав на часок всех людей из залы и из лакейской, притулился в своем кабинете и стал смотреть, что будет.
Архитектор мои, вошед в лакейскую и не нашед никого, вошел в залу. Тут и кинулась ему тотчас в глаза статуя, стоящая вдали в гостиной. И как он ее не инако счел как настоящею живою женщиною и какою-нибудь гостьею, то, по обыкновенному своему франтовству и вежливости, ни с другого слова, размахнув шляпою отвесил ей пренизкий поклон. Я со смеху надседался сие увидев, но дал ему волю и смотрел, что будет далее. Он, не нашед никого и в зале, у кого мог бы спросить обо мне, полетел прямо в гостиную спрашивать мнимую боярышню; но не успел он подойтить к дверям и увидеть свою ошибку, как будучи тем поражен, вдруг обернулся и воскликнул: "Тфу! какая пропасть! как я хорошо обманулся!" В самое то время бежал я уже вслед за ним, и встретил его хохотаньем. "Что это, братец, Яков Ананьич? говорил я: неужели ты не узнал, что это не живой человек, а нарисованный?" -- "Что делать, сударь, отвечал он: хоть стыдно, а нельзя не признаться, что был такой грех. Да кто это вам намалевал так живо женщину? Уж не сами ли вы над тем трудились?" -- "Точно", отвечал я, и был удивлением его доволен.