Литературные стремления начала тридцатых годов - 6

   А старцы-котурны и старцы бланжевые горячились, из себя вон выходили и в "Вестнике Европы", и в нежной "Галатее", и еще более нежном "Дамском журнале" князя Шаликова, и, разумеется, как всегда со старцами испокон века бывало, проигрывали свое дело...

   Что, наконец, мог противупоставить живому направлению "Телеграфа" и тесный кружок Аксакова и солидарный с ним во многом, но более обширный кружок, столпившийся в "Московском вестнике"?.. Правда, этот последний кружок не восставал против великого явления в литературе, против Пушкина, был в связи с сателлитами блестящей планеты,[1] но ведь не перещеголял же он "Телеграф" в поклонении общему идолу и в других отношениях; в своей ожесточенной вражде и борьбе с Полевым он старался, напротив, перещеголять старцев в котурнах и самый "Вестник Европы" площадным цинизмом статей об "Истории русского народа".

   "Московский вестник" страдал изначала той несчастной солидарностью с старым хламом и старыми тряпками, которая впоследствии подрезывала все побеги жизни в "Москвитянине" пятидесятых годов... Напишешь, бывало, статью о современной литературе, ну, положим, хотьо лирических поэтах -- и вдруг к изумлению и ужасу видишь, что в нее к именам Пушкина, Лермонтова, Кольцова, Хомякова, Огарева, Фета, Полонского, Мея втесались в соседство имена графини Ростопчиной, г-жи Каролины Павловой, г. М. Дмитриева, г. Федорова... и -- о ужас! -- Авдотьи Глинки![2] Видишь -- и глазам своим не веришь! Кажется -- и последнюю корректуру и сверстку даже прочел, а вдруг, точно по манию волшебного жезла, явились в печати незваные гости! Или следит, бывало, следит, зорко и подозрительно следит молодая редакция, чтобы какая-нибудь элегия г. М. Дмитриева или какой-нибудь старческий грех какого-либо другого столь же знаменитого литератора не проскочил в нумер журнала... Чуть немного поослаблен надзор, и г. М. Дмитриев налицо, и г-жа К. Павлова что-либо соорудила, и, наконец, к крайнейшему отчаянию молодой редакции, на видном-то самом месте нумера какая-нибудь инквизиторская статья г. Стурдзы[3] красуется, или какая-нибудь прошлогодняя повесть г. Кулжинского[4] литературный отдел украшает! И это -- в пятидесятые года, все равно как в тридцатые.

   Но дело-то в том, что в пятидесятые года у народного направления был уже Островский, да начинало уже энергически высказываться славянофильство, честно стараясь разрывать солидарность с гг. Кулжинским, Муравьевым и прочими витязями, а в тридцатые годы ничего этого не было. Была только глубокая, даже по всякому времени, не то что только по тогдашнему, статья о литературе И. В. Киреевского, напечатанная в "Деннице", два-три стихотворения Хомякова,[5] две-три оригинально-талантливых, хотя по обычаю неопрятных, повестей Погодина,[6] его да шевыревская профессорская более или менее замкнутая в пределах аудитории деятельность, и только Аксаков, единственный полный художник, который вышел из этого кружка, занимался тогда решительно вздором. Другой, хоть и ограниченный, но действительно даровитый человек, принадлежавший даже и не к кружку "Московского вестника", а к тесно театральному, солидарный притом всю жизнь с мракобесами, с петербургским славянофильством,[7] происшедшим от весьма, впрочем, почтенного человека, адмирала Шишкова, -- Загоскин, еще не издал своего "Юрия Милославского", а был известен только как писатель комедий, принадлежавших к отвергаемому, и по справедливости отвергаемому молодежью, роду выдуманных сочинений.