По ночам мама, если ничего не требовала, включала телевизор, и я не могла уснуть, особенно при надоедливой, громкой рекламе. Смотрела в окно на крупные, яркие звезды за тонкими ажурными ветвями березки. Обгрызенная, похожая на дыню, желтая луна заглядывала в комнату дьявольским глазом. Днем я ссорилась с матерью, пытаясь доказать, что нельзя пить таблетки в таком количестве, но та ничего не понимала, не помнила, твердила, что ничего ей не давали, а ей плохо, нужно таблетку. Я даже пробовала писать на упаковке дату, все бесполезно.
- Это ты перепутала упаковки. Я не могла за такой срок столько выпить.
Пенсия мамы была больше, чем у меня за счет инвалидности и доплаты по возрасту, но вся она уходила на лекарства, фрукты, еду для нее. Тем не менее, мама считала, что она всех содержит, угощала зашедшую ее навестить мою подругу:
- Ты ешь, не стесняйся, все на мои деньги куплено.
А то начинала сокрушаться, какой она была дурочкой, ничего не накопила, все отдавала детям. И украшений у нее не было). И все время стоны, жалобы, жалобы, жалобы… Я срывалась, безобразно орала на мать, куда только делась моя обычная сдержанность, вырабатывавшаяся много лет.
- Ну что ты все время просишь таблетки, как наркоманка? Лучше бы молилась!
- Я не грешила.
- Так что же ты так боишься смерти? Прямо в рай пойдешь, если не грешила.
Мать требовала звонить на Скорую помощь, вызывать врача при малейшем повышении давления. А у меня давление постоянно держалось под 200, но надо было ходить за продуктами, лекарствами, кормить, убирать, мыть, стирать. Я дошла до нервного припадка, лежала совсем обессилевшая, меня трясло, как в лихорадке, слезы текли сами по себе. Павлик испугался, что это инсульт, вызвал Скорую помощь. Пришла и осталась с нами ночевать Галя Степнова. Ночью Галя крепко спала, ничего не слышала, мне все также пришлось вставать к матери, шатаясь от слабости.
Участковый врач, вызванная подругой, написала маме направление в больницу, назначила лечение мне и умчалась, подгоняемая водителем служебной машины. В больницу с мамой поехал Павлик, долго возил ее по разным кабинетам, проходили осмотры, сдавали какие-то анализы. В результате им выдали выписку, где было написано «нет оснований для госпитализации», расписали лечение уже другими лекарствами и отправили домой.
Три дня с мамой оставалась Галя Степнова, я уехала в деревенский дом к Саше, чтобы хотя бы немного прийти в себя. Там мы топили печку, сидели у камина, гуляли по безлюдной вечерней улице. Слушали музыку, Саша отогревал мне почему-то все время мерзнувшие ноги.
Галя выполняла все капризы мамы: «принеси, унеси, это слишком горячее, холодное, недосоленное, пересоленное», но сказала, что дольше трех дней не выдержит ни одна сиделка. «Но ты представь, что тебе надо подвиг совершить». Представить можно, а совершить? С маленькими детьми все по-другому, они растут, умнеют, а здесь все наоборот. И никто не знает, сколько такое состояние может продолжаться – месяц, год, два. Ее мать дожила до 94 лет, маме сейчас 88. Не спать ночи, не видеть внуков, терять свое здоровье, и ведь все равно нельзя ничего изменить. Разве удалось кому-нибудь жить вечно? Но и исчезать неимоверно страшно, никто же не знает, что ждет ТАМ и ждет ли вообще.
- Хорошо бы просто уснуть и не проснуться.
- Наверно такую смерть надо заслужить, не каждому дано.
- Но почему, я же никому ничего плохого не делала?
- Зачем мне-то доказывать, разве я это определяю?
Только когда так плохо, все болит, мучаешься сам и мучаешь других… я, наверно, сдалась бы, утонула, как та мышка, в кувшине с молоком, мама борется за каждую минуту, «сбивает масло». Но ведь победа невозможна! Или надо отдать свою жизнь, чтобы жила мать? Но матери не будет от этого легче, будет продолжать мучиться и мучить Алешу и Павлика.
Мама стала стремительно слабеть, садилась с трудом, роняла ложки, чашки из ослабевших рук. Резко снизилось давление. Я вызвала скорую помощь, пожилой фельдшер предположил обезвоживание организма, порекомендовал больше пить. Я купила для матери детскую поилку. Мама почти не расставалась с ней, засыпала, держа поилку в руке, вода лилась на подушку, рубашку. Я переодевала мать, сушила подушки, кормила ее с ложки. Мама согласилась, наконец-то, на памперсы, сама подниматься уже не могла. Я надрывалась, ворочая тяжелое тело, меняя памперсы, смазывая мазью появившиеся пролежни, просила мать хоть чуть-чуть приподниматься самой.
- Если бы я могла.
- Но почему же я-то должна все мочь?
- Потому, что ты моя родная дочь.
- Ты же хотела в интернат для престарелых!
- Там бы я лежала и лежала.
- Ну и лежи здесь, какая тебе разница? Что же ты все время кричишь?
- Я спокойна.
- Но ты же убиваешь меня своими криками, у меня все время повышенное давление.
Крики стихли, теперь мать звала: «Галенька!», но звала все также почти все время.
Перед Новым годом мать совсем ослабла, уже не звала, только едва стонала, когда хотела воды или нужно было поменять памперсы. Я пыталась ее кормить с ложки, но она глотала все с большим трудом. Все чаще проваливалась в полусон, полузабытье.
Алеша с Галей и Ксюшей на зимние каникулы собирались уезжать в Санкт-Петербург. Алеша сомневался, уезжать ли, если бабушка в таком состоянии. Но билеты они покупали месяц назад, дочка мечтала об этой поездке, настроилась, позднее вряд ли получится. Ванечку оставляли со мной, он плакал, просил не оставлять его, успокоился только, когда я сказала, что мама скоро вернется.
После Нового года мама уже почти не приходила в себя. Лежала, иногда натужно кашляя, из груди вырывалось хриплое дыхание. Я подходила, меняла памперсы, пыталась напоить мать, вода стекала из уголка рта. Кожа на руках и ногах мамы темнела, ссыхалась прямо на глазах.
Я занималась с Ванюшкой. Обычно шумный и подвижный ребенок вел себя на удивление тихо, возился с игрушками, смотрел мультики по телевизору. Прижался, когда я укладывала его спать:
- Бабушка, мне страшно! Как будто кто-то идет.
- Но ты же со мной, не бойся ничего!
Свободное копирование
