Смерть мамы - 1

17. Смерть мамы.

Я перестала работать из-за того, что стала подводить память, появились нелепые ошибки, которых я раньше не допускала. Программа расчета зарплаты – это по сути дела комплекс из множества взаимосвязанных программ. Изменил в одном месте, надо обязательно внести изменения еще в ряд программ. Что-то забыл, не изменил, уже не работает или, что гораздо хуже, работает, но дает неверные результаты. Все труднее становилось осваивать новое и новое, а без этого программист уже не программист. У Алеши родился сын Ванечка, у Гали стажа почти не было, лучше помочь им, посидеть с ребенком.
Мама сразу же прекратила выполнять все домашние работы: «Хватит, наработалась!» До этого она готовила, ходила по магазинам, пекла очень вкусные пироги. Она почти перестала выходить из дома, сидела целыми днями перед телевизором, раскладывала пасьянс. Это продолжалось три года.
Мама еще успела встретиться со своей сестрой Марией, которая приехала летом с дочерью Светой, зятем и внучкой. Мама с интересом расспрашивала Марию о Сибири, об их жизни, рассказывала о своей.
 А осенью, скорее всего из-за неподвижного образа жизни, у нее развились застойные явления в легких, начался сильный кашель, микстуры, травяные отвары не помогали, пришлось вызвать врача.  Молодая девчушка-врач (или фельдшер?) предположила воспаление легких, назначила уколы антибиотиков и упорхнула. Через день мать не смогла встать с постели, стала хрипеть и задыхаться. Приехала скорая помощь, сделали успокаивающие уколы, уехали. мама уснула на короткое время, но, проснувшись, снова стала хрипеть и задыхаться. Я вызвала скорую помощь еще раз, на этот раз настояла, чтобы мать взяли в больницу. Та не могла сама идти, я бегала по подъезду, собирая соседей, звонила старшему сыну, чтобы донести маму на носилках до машины, санитаров у этой бригады не было, только водитель и две женщины.
Два дня мать находилась в реанимации, туда можно было только звонить. Я периодически набирала их номер, выслушивала ответы, что «состояние тяжелое», «сейчас лучше», «опять тяжелое». Наконец, мне сообщили, что состояние стабилизировалось, мать переведут в отделение кардиологии. Потом позвонила заведующая кардиологией, предложила зайти и обрисовала два возможных варианта: либо круглосуточно находиться с матерью в больнице, ухаживать за ней, либо забрать ее домой, лечение врач подробно распишет. Я предпочла второй вариант, закупила все нужные лекарства, предметы ухода, созвонилась с Алешей, чтобы перевез нас на машине.
По лестнице на третий этаж мать потихонечку поднялась сама, добралась до кровати, уснула.  Через несколько часов проснулась, и вот тогда началось! Мама стонала, причитала, жаловалась непрерывно. Пользоваться памперсами она отказалась. То есть, надеть их согласилась, но все равно усаживать ее на судно требовала, чуть ли не каждую минуту. Приподними, сними, усади, помоги лечь, приподними, надень – весь день, вечер, ночь…   Вскоре у меня ныли руки, спина, раскалывалась голова, и появлялось дикое желание выбежать и броситься вниз с балкона, настолько все это оказалось невыносимо. Сознание матери путалось, она постоянно спрашивала, где она находится: в больнице или дома, в Сибири или в Вольске; забывала, сколько ей лет, какое сейчас время года.  Вспоминала почему-то Тимофея Марковича, отца мужа, которого она никогда не видела, слышала только по рассказам свекрови и тети Нины о его вспыльчивом характере, путалась во всех родственных связях. Жаловалась как ей плохо, а все потому, что не послушалась свою маму, уехала из Сибири, хотя та плакала и просила остаться.
О Тимофее Марковиче она говорила так, как будто он был ее отцом, а не отцом мужа, а свекровь защищала ее от Тимофея. Рассказывала, какой он был страшный человек, и вроде бы из-за этого она не хотела ни своих, ни моих детей. Она же не знала, что у Павла такая наследственность!
Мне очень тяжело было все это слушать, тем более я так любила отца, с трудом пережила его самоубийство, только дети и работа до изнеможения помогли справиться с горем.  А мать почти не умолкала. Засыпала она, как привыкла в последнее время, чаще днем, ночью звала, требовала судно, воды, таблетки. В ее комнате свет не выключали, я спала полуодетая. Одну ночь, вторую, третью… Меня знобило, мерзли ноги, донимали головные боли. Вспоминался почему-то маленький котенок, который жил у меня в доме до перехода к матери. Сережа заходил позвонить по телефону, выходя, сильно хлопнул тяжелой дверью, а котенок в это время сунулся в щель.  Дверью котенку перебило задние ноги, он лежал, но каждый раз судорожными рывками полз на передних лапах к своему лотку. Вот и мама все также не соглашалась пользоваться памперсами, продолжала и продолжала свои бесконечные жалобы, стоны, причитания.  Она вспоминала свои заслуги, перечисляла все, что для кого когда-то сделала. Получалось, что и Алешу она выучила, и Павлика спасла от тюрьмы, что делала в это время я непонятно. В конце концов, я не выдержала, сорвалась в рыдания, выкрикивая что-то совершенно невозможное:
- Папочка, миленький! Да зачем же ты ее сюда привез! Что за невыносимый человек! Ты с ней только сорок лет смог выдержать, а я уже шестьдесят! Да за что же мне этот неподъемный крест! Ей ничего нельзя доказать и объяснить, вы всю жизнь по разным сторонам улицы ходили! Ты же убиваешь всех, кто находится рядом с тобой! Почему ты не убила меня сразу, ты же хотела сделать аборт, не получилось! Ты убивала и моих не родившихся детей!  Не трогай сейчас моих детей, оставь в покое моих детей!
Меня трясло, я давилась слезами. Мать притихла. Я опомнилась, мне  стало стыдно за свою истерику.  Сколько раз я видела такие истерики у матери, как она изводила ими отца! Я всегда старалась держать себя в руках, но оказалось, что и я такая же истеричка, как мать.  Слышал ли Павлик? Хорошо, если спал и не слышал, страшно заглянуть в его комнату. А ведь я унаследовала бешеный нрав деда и отца, но рано это поняла и научилась сдерживаться. И что же теперь получается? Кроме бешеного нрава отца я унаследовала истеричность матери?
Говорят, что этот мир – мир испытаний. Значит, не выдержала я никаких испытаний, и что там ждет за чертой? Человеку, с детства воспитывающемуся в атеизме, трудно поверить в бессмертие души, но еще страшнее осознавать, что ты исчезнешь без следа, и тебя больше никогда-никогда не будет.  Останутся горы, деревья, реки – для других, не для тебя. И сколько бы ты ни жил, все равно будет мало.  Матери 88 лет, а как она боится ухода, цепляется за каждое мгновение оставшейся жизни. Хочет продлить свою жизнь любой ценой, даже мучая и сокращая жизнь всем окружающим.