Самоубийство Славы - 3

Лидка недолго изображала безутешную вдову, к автобусу от могилы она возвращалась уже с Варламовым, висла на нем, просила перенести через лужу. В автобусе села к нему на колени под предлогом, что мест недостаточно.
Наследниками дома оказались мать и Максим. Мать сразу же затростилась: продавать! Я просила не делать этого, Алеша учился на втором курсе, не успеешь глазом моргнуть, как закончит. Жениться надумает, надо бы ему жилье иметь. У Максима дом есть, с ним можно постепенно расплатиться. Но мать ничего не хотела слышать: «Дом недобрый, надо его продать. Сейчас с годами могу сказать, что мои атеистические убеждения, которые внушали мне с детства, заметно поколебались. Даже окончив физический факультет, или тем более окончив физический факультет, понимаешь, как ничтожно мало мы знаем. Мы мыслим конечными величинами, представить бесконечность и вечность мы не в состоянии. Дом, где разрублены иконы, и вот уже второе самоубийство… Есть над чем задуматься. Но я всегда очень любила этот дом, так же, как отец. Все здесь было связано с отцом, все сделано его руками. И продавать дом в разгар инфляции, когда деньги так стремительно обесценивались, было в общей степени неразумно. Умные люди наоборот вкладывали деньги в недвижимость. Но я уже не являлась ни владелицей, ни наследницей дома, мое мнение никого не интересовало.
Сначала собирались пустить квартирантов, пока не вошли в права наследства.  Но прежде, чем в дом вселились квартиранты, произошло то, что надолго поссорило меня с тетей Ниной. Ключи от входной двери мы отдали ей, мало ли что понадобится, по телефону позвонить хотя бы, а ключи от сарая, погреба и пристройки лежали на нижней полке в буфете. Запирать все эти помещения стали еще, когда я жила здесь, после того, как я чуть не столкнулась с мужиком, выходящем из нашего погреба и обнаружила пропажу нескольких банок, в первую очередь с жареными грибами (пьяницам надо же чем-то закусывать!)
В тот раз я что-то перебирала на погребе, мать возилась в крошечном огородике во дворе, сажала помидоры. Я закончила свою работу, заперла погреб, подождала какое-то время мать, но у нее работы было еще достаточно, я ушла одна, торопилась к Павлику. По дороге вспомнила, что не положила на место связку ключей, она осталась лежать на столике веранды. Ну не возвращаться же из-за этого, никуда они не денутся, входную же дверь запрут!
Но в следующий раз, когда мать пошла туда одна, ключей она не нашла нигде. Тетя Нина показала ей свою связку: «У меня только мои!»  На этой связке был еще один запасной ключ от пристройки, мать забрала его, тетя Нина отдала с явной неохотой. Замки на погребе и сарае пришлось поменять.
Еще перед этим исчезли вдруг документы на дом из зеленого жестяного сундучка, который всегда стоял на буфете. Нашлись, когда я уже собралась идти за копиями, и сказала Сереже, что за это придется заплатить деньги.
Был разговор о том, что нигде не записано кому какая часть дома принадлежит, и тетя Нина имеет такое же право на верх дома, как и отец. И нигде не указано к какой половине можно отнести пристройку, строили ее все вместе. То есть предлагалось продать нижнюю часть дома, а верхнюю и пристройку отдать тете Нине.
А потом ключи вдруг «нашлись».  «Сережа в траве нашел, видно Галя уронила и не заметила». Только когда они исчезли, никакой травы еще не было, связку на земле хорошо видно, и, кроме того, я помнила очень отчетливо, что забыла их именно на столе веранды. Вся эта ложь, увертки оказались настолько неприятны для меня, что я перестала приходить к тете Нине, хотя до этого навещала ее регулярно, несмотря на недовольство матери.
Тетя Нина действительно была для меня очень близким человеком. С ней я, как с отцом, могла говорить обо всем, она понимала. С матерью таких доверительных отношений у меня никогда не было. Но прощать ложь близким людям я так и не научилась, для меня это самое отвратительное качество в людях. Как в песне Толкуновой:
«Я прилечу, ты мне скажи,
Боль разведу руками,
Лишь не прощу холодной лжи,
Сердце мое не камень».
С Сережей встретились как-то на «Большевике». Я приехала туда по работе, зашла к нему.
- Почему не заходишь к матери?
- Из-за ключей. Не могу.
Я рассказала ему всю историю с ключами
- Лучше бы она мне прямо сказала, что не хочет отдавать пристройку!
- Ты что, она этого не позволит!
- Я тоже думала, что не позволит.
- Не может этого быть на сто процентов!
- Не надо, Сережа, я же знаю.

Галька-соседка порекомендовала семейную пару, чьи-то знакомые. Только эти квартиранты что-то вроде подпольного цеха по разливке спирта организовали, и сами этот спирт активно употребляли. Вернее употреблял муж, жена тщетно пыталась с ним бороться и, в конце концов, ушла от него. От квартирантов избавились, и мать не нашла ничего лучшего, как поручить продажу дома все той же Гальке. В результате Галька купила дом сама, максимально снизив цену, а потом перепродала, естественно значительно дороже, молодой паре с ребенком. Тетя Нина оговорила совместное пользование пристройкой и вроде бы поладила с новыми жильцами.
Из дома я забрала только оставшиеся альбомы отца, все остальное продал Максим, разобрали соседи. Большое количество инструментов отца, еще остававшихся в сарае, забрал сосед Тарасов, муж Галины. Мои обиды со временем улеглись, когда одолевала тоска по дому, я по-прежнему бежала к тете Нине, чаще всего тайком от матери, чтобы не вызывать скандала.
В год самоубийства Славы дважды приезжает Миша, впервые знакомится со своим сыном, которому уже семь лет. Павлик начинает донимать меня вопросами, почему папа живет не с нами, когда он еще приедет.