ЖИЗНЬ МУЗЕЯ И ЕЁ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ «ЭКСПОНАТЫ»
Надеюсь, что кто-нибудь ещё напишет, оставит заслуженную память о людях, которые отдали годы своей жизни Музею. Для начала начну сам.
В 1968 году, мне было 14 лет, я приехал из интерната домой на каникулы и узнал, что в Нукусе появился Музей искусств. Музей был в здании старого краеведческого музея. Я приходил в Музей и целые дни бродил в нем. Тогда в музее висели круглые, матерчатые абажуры, которые придавали музею домашний уют. Маленький, сгорбленный, худенький человек, пробегая мимо меня из комнаты в комнату, посмотрел на меня внимательно и спросил тоненьким фальцетом: «Хочешь у меня работать?». Я сказал: «Да, хочу». Тогда он сказал: «Спроси у мамы, разрешит ли она тебе работать у меня, и приходи».
С тех пор во время каникул в интернате я пропадал в Музее, где начал работу со склеивания керамики. Тогда уже Савицкий начал собирать в археологических раскопках керамику с городищ Древнего Хорезма. Огромное было количество керамики!
Савицкий брал меня на раскопки, куда нередко выезжал с археологом Юрием Маныловым. (В семидесятые годы Манылов работал в Музее заведующим отделом археологии, впоследствии переехал в Туркмению.) Полный набор черепков для сбора целого сосуда или оссуария редко попадался. Если собиралась хотя бы их половина – остальное дополнял гипсом Жолдасбек Куттымуратов, скульптор, реставратор керамики, друг Савицкого.
Так получилось, что в Музее я каждодневно соприкасался с предметами, в которых сосредоточена вечность и которые, волей или неволей, вынуждали оценивать все с точки зрения вечности.
Днём я клеил керамику, расставлял тазы с водой для увлажнения воздуха в залах, где мы с Савицким часто меняли экспозиции, пробуя и так и сяк развешивать картины. Из-за недостатка места он остановился на шпалерной развеске, при которой картины висели близко друг к другу по авторству или периоду истории. Савицкий сказал: «Дома у Ульяновых картины висели на стене в 4 ряда, и я тоже повесил так же!» – и засмеялся, радуясь совпадению.
А ночью я топил печи Музея. Во дворе стояла хибарка, в которую привозили уголь, и я особенно запомнил зиму 72–73 годов, которую провёл за каторжным трудом – топил 12 печей Музея. Однажды Ж. Куттымуратов, проходя мимо, увидел меня, измазанного углём, сгибающегося под тяжестью вёдер, и пошутил: «Бодрись! Ван Гог тоже начинал с угольных шахт Боринажа». Сравнение польстило, но сил не прибавило.
Здание Музея было очень старым, надо было постоянно дежурить в нем, т. к. не было надёжной охраны, угрожали риски подтопления из-под крыши, а впоследствии и из батарей центрального отопления, когда их поставили. Однажды замёрзли трубы, которые шли в Музей от котельной гостиницы «Нукус» под открытым небом. Там остановили котельную, но не предупредили. И чтобы не полопались батареи, мы всю ночь с Дамиром бегали с паяльной лампой и разогревали эти трубы и батареи. Страшно подумать – что было бы, если бы их прорвало и кипяток залил бы Музей и картины?
Свободное копирование
