Глава десятая
Верный знак
«Есть верный знак, что мы внутри
Неразмыкаемого круга».
А. Блок
Неразмыкаемый круг я ощутил в первые дни 1948 года. До этого все было как будто благополучно. Работал в двух школах. В 116-й школе рабочей молодежи в Марьиной Роще, — это мой дом, моя вотчина, моя резиденция. Здесь все свои: и директор Наталья Георгиевна Праздникова — совершенно свой человек, с ней и поругаемся, и помиримся, и поделимся, если какая невзгода; и учителя — с некоторыми из них завязалась дружба на всю жизнь. Близкими людьми остались до самого моего выезда из России. И ребята — все рабочие парни и девушки. Хорошо.
Вторая школа, на 3-й Мещанской, поближе к центру, — здесь ребята и девушки — мелкие служащие; директор и учителя посуше, побюрократичнее; попадаются среди учителей неприятные.
Работая в двух школах, между делом написал диссертацию: «Белинский и театр», представил ее в ГИТИС — Государственный Институт Театрального Искусства.
Диссертация так себе. Работал над ней спустя рукава. Главное дело другое — три года серьезно занимался богословием.
Подружился с одним студентом Духовной Академии. Он в Москве, теперь старик (старше меня на десять лет). Пощадим его старость, не будем называть имени. А хороший человек и очень талантливый. Обстоятельства помешали ему в полной мере развернуть свой незаурядный талант мыслителя и богослова. С его помощью прошел весь курс Академии, готовился к экзаменам, проверял себя неоднократно.
И самое главное другое. Нашел источники, при помощи которых знакомился со всей литературой ИМКА-ПРЕСС и со всей дореволюционной богословской литературой: штудировал Булгакова, Бердяева, Флоренского.
При моей небрежности на этой почве иной раз происходили забавные анекдоты. Однажды забыл в учительской не более не менее как том истории русской церкви Митрополита Макария, со штампом Московской Духовной Академии.
Другой раз еще хуже. В руки директора попала книга «Сущность христианства» Гарнака, тоже очень подозрительная, в руках советского учителя, книга.
Словом, находился я в состоянии неустойчивого равновесия. И вдруг — трах! — все лопнуло.
В декабре 1947-го мне почему-то вдруг начали сниться тяжелые сны. Вижу себя голым, — вхожу голым в какую-то комнату, и все на меня смотрят. Стыдно и страшно. Через некоторое время оказалось: «сон в руку».
Началось с диссертации. Она была представлена к защите в декабре. Два официальных оппонента: проф. Николай Леонтьевич Бродский и доцент Асеев уже дали положительные отзывы. Ученый секретарь института у меня спрашивал, нет ли у меня связей в редакциях, чтоб поскорее напечатать объявление о предстоящей защите в газете.
Звоню 19 декабря по этому поводу секретарю. Холодный тон. Говорит:
«Неприятность».
«Что такое?»
«Профессор Алперс, заведующий кафедрой, потребовал обсуждения вашей диссертации на кафедре».
«Какое обсуждение? Все предварительные инстанции уже пройдены».
«Товарищ Левитин, вы понимаете, что миновать его невозможно. Он же выступит против. Помимо него поставить диссертацию к защите — это скандал».
Обсуждение назначено на 30 декабря 1947 года.
Машинально я открываю диссертацию на последней странице:
«Список использованной литературы». И хлопаю себя по лбу. Только что вышла книга Алперса «Актерское творчество первой половины XIX века» — книга, сделавшая сенсацию в литературных кругах. Ее-то я и забыл включить в список использованной литературы. Надо же! Включил все мелкие брошюрки, журнальные статьи столетней давности, а именно его книгу (а надо отдать справедливость, толковую книгу, только что вышедшую из печати, имевшую непосредственное отношение к моей теме) не включил.
Он это воспринял как враждебную демонстрацию. Что можно после этого ожидать?
Обсуждение 30 декабря превзошло все ожидания, в том числе самые худшие. На обсуждении задавали тон профессор Алперс и мой старый враг еще по Питеру профессор Всеволодский-Гернгросс, который меня еще с тех пор вполне заслуженно ненавидел, как нахального и грубого мальчишку. Все остальные поддакивали.
Самое забавное, что никто из присутствующих, в том числе и сам Алперс, моей диссертации и в глаза не видели, если не считать злополучного списка использованной литературы, в своей критике в основном отделывались общими фразами и междометиями. Но сразу стало ясно: диссертация провалена в этом институте раз и навсегда.
Правда, диссертация была, в общем, посредственная; сейчас я ее написал бы совсем по-другому. Но если бы я даже был сразу Ньютоном, помноженным на Эйнштейна, на Момзена и обладал бы талантами всех театроведов мира, то результат все равно был бы тот же. Обида, нанесенная заведующему кафедрой, перевесила бы все таланты. А поскольку талантов в диссертации обнаружено не было, то тем более безнадежно выглядели все попытки ее защитить.
Свободное копирование
