И, однако, не прошло и трех лет, как физиономия профессорской коллегии Петербургского университета изменилась до неузнаваемости. В этом случае роль Кавелина была огромная. Прежде всего -- ему удалось пробить брешь в юридическом факультете, сначала введением Утина, а потом он сумел подчинить своему влиянию Горлова. Затем умирает Калмыков, выбывает Шнейдер, в деканы проводится Горлов, в параллель с которым открыл курс молодой Балтазар Калиновский, друг В. Д. Спасовича; секретарем, кажется, стал В. Д. Таким образом юридический факультет совсем попал в руки Кавелина.
Читать на филологическом факультете вернулись из-за границы Стасюлевич, Сухомлинов, вошел Пыпин, кафедру русской истории занял Н. И. Костомаров, а выбыли: Устрялов, Никитенко, Касторский (нашел приют в цензурном комитете); весной 1861 г. последовало назначение по кафедре новой истории Платона Васильевича Павлова. Те, кто его знал в конце 70-х и 80-х гг., конечно, и представить себе не могут, что это был когда-то выдающийся профессор, человек инициативы; он, если не ошибаюсь, первый дал толчок к открытию воскресных школ; движение это охватило тогда всю Россию. Павлов должен был вместе с Пироговым покинуть Киев; переселившись в Петербург, он сначала читал в Училище правоведения, а через год получил кафедру в университете. Невольное пребывание в Ветлуге в связи с рядом нервных горячек совершенно сломило его [Интересно, что когда от прежнего Павлова сохранилось только одно имя, когда он совсем отстал от науки, И. Д. Делянов в 1878 г. назначил его профессором в тот самый Киевский университет, с которым были связаны лучшие годы его деятельности, сделавшие имя Павлова известным всей России. Какая горькая ирония судьбы! Умер в 1895 г. в Киеве. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)].
На физико-математическом факультете появился Николай Ник. Соколов, не только истинно замечательный специалист-химик, но и человек весьма широкого образования и светлого ума (он потом был первым ректором Одесского университета); на свободную кафедру ботаники, за уходом Ценковского, поступил А. Н. Бекетов; вместо умершего Скобликова стал читать молодой симпатичный Александр Васильевич Советов, не особенно давно умерший; показался на горизонте многообещавший Д. И. Менделеев.
Даже восточный факультет не остался без движения; туда вступил Каэтан Коссович, пользовавшийся в свое время репутацией выдающегося ориенталиста.
Этот наплыв молодых сил подействовал освежающим образом даже на многих из старых или индифферентно относившихся к судьбам университета профессоров, что и сказалось осенью 1861 г., когда огромное большинство профессорской коллегии под руководительством Кавелина стало в решительную оппозицию путятинским мероприятиям и много способствовало тому, что почтенный адмирал, несмотря на поддержку влиятельного гр. С. Строганова, должен был оставить министерство.
Несколько слов о профессорах, лекции которых не только усиленно посещались студентами, но и привлекали большое число сторонних слушателей.
Н. И. Костомаров в течение 1860-1861 гг. читал историю Новгорода и Пскова; этот курс он потом издал под именем "Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада", т. 2. СПб. 1863. Мы, прослушавшие этот курс в виде лекций, почти не узнали его, когда он вышел в печатном виде. До Ник. Ив., конечно, доходили отзывы научных староверов, что он не настоящий ученый, а фельетонист. И вот в печатном издании своего курса он постарался придать ему возможно более сухой вид. Нечто вроде этого вышло у него и с "Богданом Хмельницким" в последнем издании, появившемся в конце 70-х гг.
Н. И. обыкновенно читал стоя, заложивши правую руку за борт жилета. Обладая феноменальной памятью, -- а он еще жаловался, что в Петропавловской крепости потерял половину ее, -- Н. И. хотя и имел перед собой листочки, но заглядывал в них крайне редко, цитируя наизусть не только выдержки из памятников, но даже томы и страницы изданий памятников. Голос у него был, если можно так выразиться, бабий, притом несколько надтреснутый; но замечательное уменье располагать материал, подкреплять и окрашивать свою мысль характерными местами летописи или документов, неподражаемое искусство передавать слова современников их тоном придавали изложению особенную живость и интерес; вы слышали то властную речь боярина, то бесхитростные слова человека из народа, -- все это до такой степени очаровывало слушателей, что на лекциях Ник. Ив. буквально можно было слышать, как муха летит; часовая лекция проходила как десять минут, и все с крайним сожалением выслушивали звонок; едва замолкало последнее слово Ник. Ив., как раздавался взрыв рукоплесканий и провожал его до выхода из аудитории.
Но это было далеко не все. Стоит только вспомнить, что Н. И. явился на смену Устрялову и Касторскому, которого под именем Креозотова так мастерски воспроизвел Писарев в своих университетских воспоминаниях. Но даже по сравнению с Соловьевым историческое понимание Костомаровым нашего прошлого представляло крупный шаг вперед. Русская история, выстроенная Соловьевым, говорила нам о росте государства, его постепенном строительстве; историк не игнорировал народные массы, но видел в них лишь страдательный материал для выполнения известной исторической задачи: ко всему, что стояло на дороге, он относился безучастно, а иногда даже со страстною нетерпимостью; стоит, напр., вспомнить его "Историю отношений Новгорода к великим князьям" или более позднее "Падение Польши" [Ник. Ив. хотя и признавал все значение Соловьева, но жаловался, что его совсем нельзя читать, а можно только справляться с ним. "И чем дальше ведет он свою историю, -- продолжал Ник. Ив., -- тем более заполняет ее сырым материалом, очень ценным, но совсем необработанным. Сколько раз я принимался за него, даже за те томы, которые особенно интересны для меня, и не мог осилить. Я убежден, что его целиком никто не прочел". -- "А Бестужев-Рюмин, -- заметил я, -- ведь он печатает такую пространную статью об истории Соловьева". -- "Да он мне признался, что не мог одолеть всей истории. Право же, говорю вам, что Карамзина с большим удовольствием можно и теперь перечитать, чем справиться с Соловьевым". (Прим. Л. Ф. Пантелеева)]. Впервые в трудах и на лекциях Костомарова, а вслед за ним в статьях Щапова послышался голос живого народа. И этот народ выступил не в одной роли лишь подчинённого материала, но как фактор, пытавшийся самостоятельно направлять исторический процесс, по меньшей мере выражавший свое отношение к тем или другим его сторонам.
Свободное копирование
