Вообще у нас в Переделкино были замечательные, выдающиеся соседи, среди них Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Анатолий Рыбаков… Они часто к нам захаживали. Андрей, вернувшись из Франции, впервые прочитал у нас на даче свое замечательное стихотворение о Марке Шагале: «Ах, Марк Захарович, Марк Захарович!». Я заметил слезы на глазах жены, она вспомнила рассказы отца о недолгой дружбе с Шагалом, когда тот еще жил в Москве, неподалеку от Сретенки, вспомнила и свою старую бабушку, близко знавшую мать Шагала еще в Витебске.
Белла, стихи которой я не всегда понимал, но всегда печатал, своим удивительным голосом читала поразительные строки, вызывая у нас восторг. Белла была такая возвышенная и необычная, какая-то потусторонняя, будничная жизнь словно вообще не имела к ней никакого отношения. Ее особая распевная интонация завораживала, магически притягивала. Она казалась такой хрупкой, беззащитной и в то же время сильной.
Дома ее ждала надежная опора — муж, художник Борис Мессерер. При всей своей неземной экзотичности она прекрасно находила общий язык с рабочими, строившими соседу «гараж с кибинетом». Я даже не осознавал, как нам повезло, что мы так запросто общаемся с великой поэтессой России.
Еще мы дружили с Анатолием Рыбаковым и его женой милой Таней. Талантливый прозаик, участник войны, узнавший на собственном опыте, что такое сталинские репрессии, он вызывал у нас глубочайшее уважение и симпатию. Человек прямой, резкий, мужественный, он героически боролся со своей болезнью, вышагивая даже в самые сильные морозы по десятку километров. В то время Рыбаков напечатал ставший сразу знаменитым роман «Тяжелый песок», изданный потом во многих странах. Проникшись к нам доверием, он принес давно уже лежавшую у него рукопись другого замечательного романа — «Дети Арбата», оказавшегося в годы перестройки как бы знаком времени. А тогда, на пороге 80-х годов, трудно было предположить, что это произведение когда-нибудь у нас увидит свет. Но Рыбаков был в этом твердо уверен, его отличал незыблемый оптимизм…
Надо сказать, что поэты, особенно Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Гамзатов, Кулиев, Кугультинов, почему-то предпочитали отдавать свои новые стихи мне, а уж после моего приговора шли к Кривицкому и заведующему отделом публикаций Георгию Гулиа. Может быть, это объяснялось тем, что я, не будучи знатоком поэзии, был свободен от снобизма, а судил как средний интеллигент, средний читатель, искренне восхищаясь образными находками.
Свободное копирование
