Конечно, наиболее сложным и опасным «субъектом» новой «ЛГ» была художественная литература. Курировал первую тетрадку, где печатались статьи критиков, рецензии на новые книги и на публикации в «толстых» журналах, на спектакли и кинофильмы, заместитель главного редактора Евгений Алексеевич Кривицкий. Безгранично преданный литературе, он был искренне убежден, что все остальные, особенно я, спят и видят, как бы отобрать у нее газетную площадь и отдать внутренним отделам. Он был своеобразным человеком. Честный, порядочный, бескорыстный, но мнительный, подозрительный, Кривицкий не терпел газетных новаций. «Сверхзадачей» его было никого не подпускать к первой тетрадке, где он хотел царить единолично, отстаивая, как он их понимал, интересы многонациональной советской литературы. С ним у меня вечно возникали споры, и Чаковский, как правило, поддерживал мою точку зрения.
В те годы в разгаре была «война алой и белой розы» — журнала «Октябрь» во главе с прозаиком Всеволодом Кочетовым и журнала «Новый мир», возглавляемого выдающимся поэтом Александром Твардовским. К «Октябрю» примыкали журналы «Москва» (Михаил Алексеев), «Наш современник» (Сергей Викулов), «Огонек» (Анатолий Софронов). Тогда они считались «правыми» и без разбора печатали произведения, часто второсортные, своих сторонников, с пеной у рта нападая на публикации «Нового мира».
«Новомирцы» держали марку: вокруг них объединились самые талантливые, по терминологии тех лет «левые либералы». Полемика между двумя лагерями велась постоянно, и «Литературная газета» тоже встревала в бой. Наши симпатии были скорее на стороне «Нового мира», но Чаковский с Кривицким — тут они объединялись — стремились во что бы то ни стало соблюдать так называемый «баланс».
Принцип «свой — чужой» определял литературную политику журналов. Считалось, что «правые» с их почвенническими идеями защищают социализм, «нетленные ценности русского духа», а «левые» — наоборот, подрывают устои социализма, ориентируются на Запад, на западную культуру.
Понятно, что симпатии ЦК и его Отдела культуры были «прооктябристскими», но люди, управлявшие литературой, — уже упоминавшийся Ю.С. Мелентьев, А.А. Беляев — все-таки вынуждены были считаться с властителями дум — «новомирцами», с талантами, не объявленными еще, как в наше время, национальным достоянием, но уже тогда во многом определявшими взгляды значительной части интеллигенции, особенно молодежи.
Не желая прослыть ретроградом, Чаковский время от времени предоставлял им место на страницах газеты, но тут же вступал в действие принцип «баланса»: если в этом номере печатались «левые», то в следующем непременно надо было дать «правых». И наоборот. Особенно остро шла борьба вокруг седьмой полосы — прозы и поэзии. Здесь постоянно сталкивались интересы двух лагерей. Побеждали обычно «левые», они были просто талантливее. Но пролезали на 7-ю и А. Софронов, С. Бабаевский, С. Куняев…
В ЦК внимательно читали наши материалы. Никогда не забуду, как рано утром позвонил мне домой П.Н. Демичев — это был один-единственный такой случай.
— Мы зачем послали вас в «Литгазету»?! Чтобы вы расхваливали сомнительные романы?!
Речь шла о рецензии на роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Не помню, как я пытался оправдываться, но секретарь ЦК продолжал мне выговаривать, упрекать в неправильной литературной политике.
Вспоминается еще один разговор с секретарем ЦК. Отдел культуры и Союз писателей как-то «спустили» нам список литераторов, имена которых не должны были появляться на страницах газеты со знаком «плюс». Список — в него попали все «инакомыслящие» — был составлен явно с подачи КГБ. Я позвонил Демичеву и буквально возопил:
— Петр Нилович! Это же цвет нашей литературы, все они — авторы «Литгазеты», и без них нам некого печатать…
— Не знаю я ни о каком списке, — спокойно ответил Демичев. Он явно не лгал. — Запомните: мы не против людей, а против неверных идей.
Вот эту формулировку редакция и выставляла как щит, когда на нас «наезжали» цензура и КГБ. Я ссылался на указание секретаря ЦК, и это действовало.
Свободное копирование
