Начались дни скуки, и раздумья, длинные, нудные, с возникающими вопросами, которые не было кому задавать, следовательно, не было кому отвечать. Первый, основной вопрос был. кто я такой? Я не вор, не разбойник. Самостоятельную жизнь свою пытался направить в русло законности, и это мне удалось. Получив повестку о призыве в армию, я не стал ловчить, изворачиваться. Всё, что от меня требовалось, было исполненно в срок, согласно конституции моей страны. Как же так получилось, что меня унизили, оскорбили, угрожали расправой? На вещевом складе лежали сотни пар обуви бесхозной, которую выбрасывали призывники при получении уставной одежды. Прикажи этот лейтенант старшине, этот старшина мигом бы подобрал мне обувь. Так нет, нужно же было показать, что он имеет власть, которой можно наслаждаться. Ни один из оскорбивших меня офицеров не подошёл ко мне с извинением. Хамство, издевательство разрешить себе можно, а попросить прощение за оскорбление, ни в коем случае. Такие люди знают, что если они не покажут себя сами, то их не заметят. Самореклама их образ жизни. Они знают, что их начальники с ними безнаказано поступают так же. Поэтому они бегают, выискивают себе жертвы, над которыми можно издеваться и не получить пощёчину за оскорбление. Для таких людей слово «Человек» уже давно не звучит гордо.
На третий день пребывания в экипаже, на утреней поверке, зачитали мою фамилию. Два дня я жил в кубрике неприкасаемым. Меня кормили, поили, но при назначении нарядов, я для всех был невидимкой. Гнома лейтенанта я больше не видел, старшины обходились без меня. Я добровольно участвовал в уборке помещений, помогал что-то вносить, выносить в пределах помещения. На улицу я больше не выходил. Сейчас я стоял в том же коридоре в строю и ждал дальнейших приказаний. Нас вывели через те же двери в торцевой стене. Мы оказались в помещении меньшего размера, чем кубрик, но нас было всего сорок или пятьдесят человек. В этой комнате находились несколько молодых людей в белых халатах. Они были также пострижены, как и мы, наверное, такие же, как мы, но с медицинским образованием. Ребята предложили нам полностью раздеться, и положить свои вещи на стулья, которые стояли вдоль стены. Около своей одежды поставить, положить чемоданы, рюкзаки, узлы.
Все комнаты были соеденены по анфиладной системе между собой, поэтому, переходя от одного врача к другому, нам не нужно было выходить в коридор. Врачи делали какие-то отметки в бумагах, и передавали папки через ребят в белых халатах, а те, провожая нас, отдавали бумаги следующему врачу. Конвейер работал безпрерывно. У меня не пропадала надежда любыми путями попасть в авиацию. Я никогда не летал на самолёте, но любовь к авиации у меня росла всё время. Осечка, которая произошла во время комиссии в военкомате, где обнаружили у меня начало дальтонизма, лишила меня возможности летать. Но в авиации есть сотни специальностей, которым я мог бы обучиться. Это не давало мне покоя, и сейчас был последний шанс прорваться в авиацию.
Мы заходили из кабинета в кабинет. В кабинете пульманолога стоял аппарат по определению объёма лёгких. Мне сказали, чтобы я сделал полный вдох и выдохнул в трубку, которая была соединена с довольно большим цилиндром. При выдохе цилиндр поднимался и фиксировал объем воздуха в лёгких. Я переусердствовал, и поршень выскочил из цилиндра, обдав многих стоящих рядом, водой. Следующим врачом комиссии был окулист. До него всё шло хорошо... но. Ох, если бы не существовало бы на свете это «Но», которого я так боялся. Врач подозвал меня к столику, стоящему стороне, и, указав на стопку журналов или книг, спросил меня:
- Что это такое?
Я посмотрел на столик и сказал:
- Книги, или журналы, - и добавил, - страницы заполнены точками.
- Какими точками? - допытывался врач.
- Разными, - бойко ответил я и добавил, - красными, жёлтыми, синими. зелеными. Красные образуют круги, желтые треугольники, синие квадраты, зеленые - прямоугольники.
- Так это я от вас хотел бы услышать, - вздохнув, произнёс врач.
- Так об этом нужно было спросить, - отпарировал я. После окулиста, я перешёл в кабинет, где заседала мандатная комиссия. Паренёк положил перед председателем мою папку и ушёл. Я ждал приговора. Впереди стоящие призывники торговались с председателем, предлагая им своё желание служить в тех или других родах войск. У кого-то предложения комиссия принимала. Когда подошла моя очередь, я попросил председателя направить меня в авиацию. Последовавший ответ лишил меня всех надежд.
- Что ты, батенька?! Мы строителей отыскиваем по всему союзу. И думать перестань.
Я хотел ещё немного поторговаться, но жест председательской руки одновременно закрыл мой рот и направил к выходу. Уходя, я услышал слово «Стройбат» и увидел лист бумаги со штампом нотариуса, который вкладывали в папку моего личного дела. Этот лист я сдал в военкомат после окончания стройтехникума. Конвейер продолжил свою работу. Паренёк в белом халате пригласил меня идти за ним. Мы вышли в торцевой коридор, скорее это была переходная галерея.
Освещалась она несколькими маленькими лампочками. Пройдя её, мы зашли в предбанник со шкафчиками и пристроенными к ним лавочками. Раздеваться нам не нужно было, так как мы весь этот конвейер шли нагими. Ко мне подошёл другой паренёк и дал мне станок самобрейки, и велел обрить определённые места на теле. Лезвие в бритве было довольно тупое. Очевидно, оно прошло не одну сотню рук. После бритья остались царапины и порезы, однако, это никого не волновало. Отдав бритву, я открыл полу-светлую дверь, и вошёл в моечный зал бани. Сначала меня окатило тёплой волной со специфичным запахом добротного 40% мыла. Моечный зал был огромный, светлый, душ горячий, долгожданный. В отдельной сетчатой посудине у двери лежало, нарезанное кусочками хозяйственное мыло. Мылись в тазиках которые здесь именовались шайками. Ополаскивалась все под душем. Никто нас не торопил. Лежали свободные мочалки, которыми уже кто-то мылся не раз. Мы друг другу терли спины. Выходили из моечного зала через другую дверь. Здесь нам дали новенькое вафельное полотенце и новое добротное бельё без пуговиц, на завязках. Затем конвейер немного сдвинулся и старшина, уже без белого халата начал примерять нам обмундирование. Оно было неприглядным. Гимнастёрки и брюки были бывшие в употреблении. Они были чистыми, но не глаженными, что придавало им неприглядный вид. Старшина со мной повозился, пока подобрал мне брюки, которые здесь назывались шароварами. Они не были похожи не на брюки галифэ, ни на шаровары в моем украинском понимании. Все шаровары мне доставали до колен. Наконец старшина нашёл размер, который прикрывал колено на несколько сантиметров. Старшина сокрушался, что это очень мало. Об этом я узнал лишь несколько позже, когда нам подбирал старшина ботинки и вместе с ботинками выдали прекрасные уже летние бязевые портянки и новенькие трикотажные серые обмотки. Вот тут-то заварился сыр бор. Ботинки, мы должны были одевать под присмотром старшины, так как нужно было правильно намотать портянку, что не каждый умеет делать. Что касалось намотать обмотки, то это никто не мог делать. Обмотки имели стандартную длину 2 метра. У низкорослых обладателей это не вызывали никаких осложнений, а у таких, как я нужно было ухитриться так её намотать, чтобы она начиналась от верха ботинка, но дошла ниже колена на ширину ладони, при этом ею ещё надо было достать низ штанины. Умудрённый опытом военных лет старшина решил помочь мне выполнить эту задачу. Подтягивая её наверх, он оставлял зазоры между витками, откуда выглядывали белоснежные кальсоны. Он начал мотать обмотку, стараясь не допустить прорех, опять ничего не вышло, обмотка не достала низа штанины. Старшина, сославшись на занятость, что было действительно правдой, ушёл к другим призывникам, оставив меня с моими проблемами. Я намотал обмотку с белыми прозорами кальсон. Когда подошёл я к столу с шинелями, также бывшими в употреблении, моего размера шинели уже не было. Старшина побежал на склад, и через некоторое время принес шинель. Стирая пот с лица, он сказал, что еле нашёл её, и умоляюще смотрел на меня, только бы я не отказался от неё. Ему было виднее , во что он меня одел, а у меня не было зеркала. Шинель доставала мне до щиколоток, была широковатой. Но основное я не видел, что она была двуцветной. Половина шинели была синего оттенка из английского сукна,, другая половина была из нашего сукна, жёлто-коричневого цвета. Летний головной убор, пилотка, так же была особой. Она была сшита из марли цвета хаки таким образом, что правая её сторона всё время падала на ухо. Когда я вышёл к ребятам в зал, где были наши домашние вещи, кто-то из шутников сказал: Бравый солдат Швейк, тот самый. о котором в книге написано. Когда я увидел себя в зеркале, которое висело в туалете, у меня возникла другая мысль, знаменитый клоун Виталий Лазаренко с удовольствием сменил бы свой двуцветный наряд на мой. Во всяком случае, он был смешнее. Однако я был счастлив тем, что я был далеко от дома, и никто меня не видел из моих близких. Что будет дальше - увидим. Ведь по одёжке только встречают... Конвейер продолжал работать.
Свободное копирование
