КУБА - ЛЮБОВЬ МОЯ

   Глава 9  

Февраль 1969 года   

Я закончила все дела, связанные с оформлением академического отпуска, освободила место в общежитии и стояла на остановке автобуса, чтобы ехать к родственникам. До отъезда домой оставалось два дня. Ко мне подошел парень из оперотряда и попросил вернуться - у меня хотят кое-что спросить. Мы пришли в помещение оперотряда, там сидели командир и комиссар, которые старались не смотреть мне в глаза.    
Командир придвинул к себе лист бумаги и стал писать, сам себе диктуя:
- Протокол допроса такой-то, дата...
-  Какой протокол, какой допрос ?  - ошеломленно спросила я. 
- Щас узнаешь. Где ты была такого-то числа в такое-то время?  
-   В самолете. Домой летела. 

   Этого они не ожидали. Переглянувшись, оба вышли в другую комнату, а когда вернулись, командир сказал, что ошибся в дате и назвал дату двумя днями раньше. Конечно, я в тот день была в общежитии. Но я, решительно, не понимала, что просходит.
  - Что случилось, чего вы ко мне шьетесь? 

   Ответ прозвучал оглушающе. В тот день были украдены деньги в одной из комнат на том же этаже, где жила я, и эту кражу приписывали мне.   Сказать, что я онемела - ничего не сказать. Мне перехватило горло, так что я даже дышать не могла, не то что  говорить.     Они дали мне стакан воды, а когда я отдышалась, начали то, что они называли допросом.   Я не верила своим ушам. Я смотрела на них, но их не узнавала. Мы не один раз бывали вместе на вечеринках, танцевали, гуляли вместе. Они были старше меня - четвертый курс - и взяли надо мной негласное шефство: общежитие первокурсникам не полагалось, нас, блатных, было в огромном здании на Ленинском проспекте всего несколько человек, и я пользовалась вниманием мужской части населения этого мрачного и уродливого дома, который ближайшие пять лет должен был играть роль дома родного.    

Это у него получалось неважно. Коридоры были длиннейшие и холодные, с вечным жужжанием неоновых ламп, ночью по всяким делам нужно было бежать в одиночестве через весь коридор, пустой и страшный. Осенью, когда все были на картошке, одну девочку изнасиловали толпой в ее комнате - она была освобождена от сельхозработ и вечером читала в своей комнате, когда все произошло. Оперотряд не очень рьяно искал насильников, ей даже намекнули, что свидетелей не было, и потому невозможно доказать, что это было изнасилование, а не оргия по взаимному согласию. Девочка эта уехала домой, а скоты, которые сломали ей жизнь продолжали жить в этом общежитии, и мы все помнили, что они где-то здесь, отчего жизнь веселее не становилась.     Сейчас же, со мной, наши блюстители порядка разыгрывали из себя строгих и бескомпромиссных рыцарей, стоящих на страже закона и нравственности.

   Улик никаких против меня не было, их просто не существовало, как и самого факта моего воровства. Но был аргумент: я в том семестре не получала стипендии. Подвели меня коньки, норму ГТО я не сдала: оказалось, что бег на роликовых и на ледовых коньках  это два разных бега, и я осталась без зачета и без стипендии. Родственники подбрасывали мне, сколько кто мог, и я как-то жила.

   Завтракала я чаем и половинкой батона за тринадцать копеек (после окончания института я никогда больше эти батоны не покупала и не ела), а обедала или на двадцать одну копейку: половинка борща-рыба-пюре-компот, или на двадцать три: половинка борща-котлеты-пюре-компот. На ужин опять был чай со второй половиной батона. Чай в столовой стоил две копейки, таким образом я питалась на сорок копеек в день и тратила на еду двенадцать рублей в месяц. Кроме того, тетя подбрасывала мне продукты, так что я не шиковала, но и с голоду не умирала. Правда, есть была готова в любое время дня и ночи, и от приглашения поесть не отказывалась никогда. Но красть чужие деньги...

   Нужно было ничего не понимать во мне, чтобы предъявить такое абсурдное обвинение.   Я пыталась им объяснить, что это огромная ошибка - так меня обвинять. Что я к этой краже не имею никакого отношения. Потом, случайно, я узнаю, что кража произошла после каникул, когда я еще не вернулась в Москву, но на девчонок, у которых пропали деньги, надавили и заставили в заявлении указать другую дату. Я узнала это от них самих, потому что они, когда меня отпустили, подошли ко мне на улице и, озираясь и заикаясь, стали просить прощения за подлость, которую их заставили совершить. Надо сказать, что они были единственные, кто извинился передо мной. Все мои друзья сделали вид, что со мной не знакомы, и я ни от кого не услыхала слова ободрения и поддержки.     

Начальнички опять вышли посовещаться, а со мной оставили парня, который все время допроса сидел с недовольным лицом и несколько раз порывался что-то сказать, но каждый раз его осекали.

   - Ты можешь мне объяснить, в чем дело? Чего ко мне вяжутся? - тихонько спросила я его.   
- Это из-за конторы , - сквозь зубы ответил он, - к тебе КГБ претензии имеет, ну и решили тебя из института выкинуть, а повода нет: зачет по физкультуре - ерунда, из-за него не отчислишь. А тут эта кража на твоем этаже, да ты без стипендии... Поняла?    
- Так ведь я и сама из института ухожу, - сказала я и поняла, что да, ухожу, что это мое внезапное решение, озарившее меня, единственно правильное. Больше никогда не смогу я войти в эти стены, чтобы не вспомнить все пережитые здесь кошмары и ужасы, не будет мне здесь ни радости, ни, хотя бы, покоя.   
- Как уходишь?  - вскинулся он.   
- Да так. Завтра хотела документы забрать.   
- Говорили же, что академка!    
- Да я и оформила, но врачи говорят, года не хватит, так чего я буду - вдруг вообще мне запретят учиться?! 

   Он взволнованно выскочил туда, где совещалось "начальство".   А со мной происходило что-то нехорошее. В комнате было жарко и накурено, хотелось пить, голова опять горела - видно поднялась температура - глаза слипались, сидеть было трудно.   Наконец инквизиция явилась перед моим взором.  

Командир протянул мне паспорт и назидательно-угрожающе сказал: - Правильное решение. Но смотри, если передумаешь, то не советую. Дело твое будет храниться долго, в случае чего, поднять его ничего не стоит. Так что, езжай, откуда приехала, и сиди там тихо, а то ведь и туда сообщить можно, кто ты есть, не осложняй жизнь себе и нам.     

Я не помню обратной дороги домой. Помню, что в Сумгаите был снег, и по этому поводу не работало отопление. Квартиру обогревали самодельной электрической плиткой, носившей название "козел", и я все дни проводила возле этой плитки, одетая во все теплое и в овчинной безрукавке поверх свитера, но все равно меня тряс озноб, голова горела, а на левой щеке горело красное пятно, которое всю жизнь было у меня признаком крайней степени возбуждения и волнения. Дни проходили в каком-то полузабытьи. Я не читала, не писала, иногда оказывалось, что я спала и проснулась, а во сне мне мерещились шоссе, "Волга", газета, и я никак не могла отделаться от этих видений.

Иногда мама покупала бутылку водки, приходила тетка и мы "грелись" на кухне, где горел газ во всех конфорках плиты и в духовке. Водка меня не брала - не согревала и не опьяняла. Родители видели, что я не в себе, но относили это на счет болезни. Я не стала ничего им рассказывать - зачем? Им достаточно гадостей выпало в этой жизни от этой власти, но они как-то справились. Теперь наступила моя очередь, и я тоже должна была справиться сама.    

Из-за "козла", использование которого было запрещено, дверь не открывали сразу, а справлялись сначала, кто пришел. Днем я бывала дома одна - все работали, а брат учился. Однажды раздался звонок в дверь, у меня екнуло сердце, и я спросила, кто там. Мужской голос спросил меня. Я ответила, что взрослых дома нет, а мне не разрешают открывать дверь. Человек за дверью сказал, что придет вечером, потом раздались шаги - он ушел, а я без сил опустилась на пол у двери: я узнала этот голос. Дьявол нашел меня и здесь.