Да, Пересыпь – это ещё не город, но это уже не село, где чтобы добраться до школы нужно было надевать сапоги, хотя иногда сапоги тоже не помогали. Здесь же были мощёные улицы, тротуары, трамвай, трёхэтажная школа с кабинетами. Это о чём-то говорит.
В нашем дворе все обо всех всё знали, взрослые о взрослых, дети о детях. У меня было много знакомых и друзей. Даже разговаривали мы одинаково на русско -украинском языке с вкраплённым в него множеством языков народов юга. Жильцами нашего дома были в основном люди, сравнительно недавно приехавшие из сёл. Они немного раньше поняли, что в селе нормальной жизни не будет ни им, ни их детям. По приезде в город они устраивались работать на заводах, фабриках, где приобретали специальность. Однако у нас во дворе была отдельная группа людей – это одесситы во многих поколениях. Работали они на бойне забойщиками скота. Они все были физически здоровые, молчаливые, угрюмые. Мы их видели редко во дворе. Они рано уходили на работу и позже всех возвращались. Приходили они с работы, как правило, крепко выпившими. Если кто-то из детей проходил мимо забойщика, последний останавливал мальца и угрожающе помахивая указательным пальцем правой руки говорил: «Ты смотри у меня!». Затем он добродушно улыбался и продолжал свой путь, считая, что свою воспитательную роль он выполнил полностью. Мы их не боялись и не обижались на них, ведь это были родители наших друзей.
Если бы не болезнь сестрёнки, казалось, что вся жизнь достигла своего совершенства, и лучше быть не может. Да, конечно, если бы отец был с нами, было бы ещё лучше. Но он всегда, работая в деревне, дома бывал редко, и мы к этому привыкли. Сейчас он один-два раза в неделю на пару часов приезжал. Родители не подавали вида, как им тяжело. И всё-таки чего-то сельского не хватало. В деревне выходил на улицу – и даже когда там не было ребят, одиночества не чувствовал. Вокруг тебя бегали телята, жеребята, свинки, щенята и котята. Здесь же ничего этого не было. Днём на улице много было лошадей, в особенности на рынке. Но это не то. В деревне можно было взять поводок и повести лошадь на водопой. Она такая большая, а подчинялась тебе, и ты чувствовал с её стороны какое-то уважение. А иногда можно было сесть на жесткий хребет и поехать к реке её искупать – лучшего удовольствия в жизни не было. Лошадь очень понятливое животное, она чувствует твоё доброе отношение к ней и старается выполнять твои указания. Здесь же к лошадям подходить было не принято. Это чужие животные, и у них есть хозяева. Так проходил день за днём в работе и учёбе. День на день были похожи, как близнецы, как две капли воды.
Оббегав однажды утром все окрестные дворы, я убедился, что нужно идти на водопой, пока не подогнали какое-нибудь стадо. Направившись на водопой, я увидел, как со стороны Лузановки выходит стадо. Я усилил шаги, хотя на водопое стояло несколько телег, и возчики поили своих лошадей. Дождавшись своей очереди, я набрал воду, расплатился за неё с обслуживающим водопой рабочим и пошёл домой. Навстречу мне двигалось не стадо, а табун лошадей. Со всех сторон лошадей сопровождали погонщики, сидящие в хорошо притороченных сёдлах на рысаках. Погонщики были в длинных шинелях, с будённовками на головах. Они были угрюмые и немного страшноватые. Если какая-то лошадь отклонялась с пути, то её тут же настигал жёсткий щелчок хлыста погонщика. Лошади шли с опущенными головами, словно в недоумении задумавшись над тем, куда их гонят, почему вернувшись вечером с работы их не накормили, не загнали в загон на ночной отдых? Вечером, после работы их собрали, и эти странные люди погнали их, а теперь они идут по каменной дороге, где нет ни травинки. В табуне я заметил, что были кобылки с округлёнными боками, внутри которых уже теплилась другая жизнь. И только один жеребёнок, которому едва исполнился год и шея ещё не знала хомута, а копытца подков, с высоко поставленной головкой гонял по табуну то впереди его, то в хвосте, взбрыкивая, отгоняя несуществующего врага. Один раз он даже выскочил на рельсы перед самым трамваем. Вожатый резко затормозил, отчего стоящие пассажиры больно толкнули друг друга. В другое время они бы обвиняли друг друга, но в данном случае все уже обратили внимание на шалящего красавца. И в открытые окна трамвая нелестно выкрикивали обращения к погонщикам, зная, куда гнали табун. А тем временем лошадей выгнали на площадку перед водопоем. Один погонщик спешился и подошёл к хозяину водопоя, уплатил ему деньги за воду, которую здесь же начали наливать в длинное медное корыто. Второй погонщик подвёл к корыту двух осёдланных лошадей. Двое погонщиков охраняли табун. Я поставил вёдра на тротуар напротив водопоя и подумал, какое же нужно иметь сердце, чтобы гнать таких животных под нож... Да, колхозам нужно сдавать молоко государству, коров нельзя резать, но если извести лошадей, то кто будет косить сено для коров, кто будет вспахивать ниву, ведь тракторов было очень мало, да там, где пройдёт лошадь с косилкой, трактор не пройдёт, в особенности по неугодьям! И представилась мне картина. Вот сейчас напоят голодных лошадей, не по милосердию своему, а чтобы увеличить сданный живой вес, и загонят табун на бойню. Я много раз наблюдал, как это делалось. Два погонщика становятся у ворот, а двое гонят скот в загоны, благо, что свободных загонов было больше, чем заполненных.
С третьего этажа школы, где был уголок юннатов, было видно, как взвешивали животных, перегоняя их из загона в загон. Сейчас предо мной встала эта картина. Загонщики торгуются с приёмщиками за каждый грамм живого веса, ругаясь и угрожая друг другу. На одного только жеребёнка никто внимание не обращает. Он бегает из загона в загон в поисках какой-нибудь пищи. Иногда он в отчаянии останавливался и своим не установившимся голоском ржал в надежде, что его услышит мать. Когда он терялся в поле, он ржал, и мать всегда его находила. Она подходила к нему, снимала прицепившиеся репьяхи с гривки и облизывала его мордочку. Её дыхание приятно пахло молоком и овсом. Но мать не отзывалась. А может быть, её не было в этом табуне. Жеребёнок походил, походил по загонам, где-то под забором нашёл местечко, не замощённое камнем, и лёг на привычную ему землю.
Около весов подвыпившие погонщики спорили за каждый килограмм живого веса, но до этого жеребёнку дела не было. Он был голоден.
Солнце медленно заходило за горизонт. Наступал вечер, а затем ночь. Ни одна лошадь не ложилась. Все стояли, низко наклонив головы. На смену ночи явилось утро. Ярким свежим румянцем обагрился восток, лучи солнца купались в волнах моря. На смену пришли рабочие бойни. Они шумно разговаривали и громко хлопали дверьми, расходясь по цехам.
В половине седьмого утра к ларькам Ярмарочного рынка подъехала машина, из которой выгружали бульонные кубики и ящики с пирожками печёночными и гороховыми. В печёночных пирожках было всё – и селезёнка, и головизна, и прочий ливер, только печёнки там не было...
Свободное копирование
